Двойчатки: параллели литературной жизни - Марк Григорьевич Альтшуллер

14 декабря и свидания с Николаем в 1826 году.

Рылеев, рассказывая об украинском гетмане, должен был соблюдать некоторую осторожность. Вождь восставших украинцев сразу же был объявлен государственным изменником и отлучен от церкви. Поэтому устами Войнаровского Рылеев выражает некоторое сомнение в искренности свободолюбия Мазепы:

Не знаю я, хотел ли он

Спасти от бед народ Украйны

Иль в ней себе воздвигнуть трон…

Его сразил бы первый я,

Когда б он стал врагом свободы

(707–709, 715–716).

Однако в целом на всем протяжении поэмы рассказчик, выражающий мысли и сокровенные идеи автора, говорит о Мазепе с восхищением и доверием:

Он привлекал к себе сердца:

Мы в нем главу народа чтили,

Мы обожали в нем отца,

Мы в нем отечество любили

(696–699).

С восхищением передает Войнаровский свободолюбивые речи Мазепы:

Любя страну своих отцов <…>

Я жертвовать готов ей честью,

Ее спасая от оков <…>

…я решился, пусть судьба

Грозит стране родной злосчастьем,

Уж близок час, близка борьба,

Борьба свободы с самовластьем

(507, 511, 512, 521–524).

Описывая смерть гетмана, автор (устами Войнаровского) отождествляет его со свободой и независимостью Украины:

…мы с Мазепой погребали

Свободу родины своей

(813–814).

В воспоминаниях сибирского ссыльного Мазепа становится подобным Бруту борцом с самовластьем, защитником республики, потерпевшим трагическое поражение:

…мне Мазепа друг и дядя.

Чтить Брута с детства я привык;

Защитник Рима благородный,

Душою истинно свободной,

Делами истинно велик

(1003–1007).

Такое изображение Мазепы, несмотря на осторожные оговорки, было неприемлемо для Пушкина, который, в отличие от Рылеева, опирался на исторические разыскания и исходил из своих исторических взглядов. Первому изданию «Полтавы» он предпослал предисловие (31 января 1829), в котором один из четырех абзацев уделил герою своей поэмы:

Мазепа есть одно из самых замечательных лиц той эпохи. Некоторые писатели хотели сделать из него героя свободы, нового Богдана Хмельницкого. История представляет его честолюбцем, закоренелым в коварстве и злодеяниях, клеветником Самойловича, своего благодетеля, губителем отца несчастной своей любовницы, изменником Петра перед его победою, предателем Карла после его поражения: память его, преданная церковию анафеме, не может избегнуть и проклятия человечества (V, 335).

Очевидно, что «некоторые писатели» – это Рылеев, изобразивший Мазепу в своей поэме, с которой читатели познакомились четыре года назад (1825) и автор которой был повешен в июне следующего года. Видимо, для Пушкина настолько важно было постулировать свое понимание героя обеих поэм, что он пренебрег неуместностью полемики с трагически погибшим автором и своим другом. Показательно, что Мазепе как «герой свободы» противопоставлен Богдан Хмельницкий, воевавший со шведами и поляками и отдавший Украину в полное подчинение России72.

И в полном соответствии с «Предисловием» уже в первой песни Мазепе дана такая авторская (а не устами героя) характеристика, которую Пушкин, кажется, явно противопоставляет тому, что сказано о Мазепе в поэме Рылеева:

Не многим, может быть, известно,

Что дух его неукротим,

Что рад и честно, и бесчестно

Вредить он недругам своим;

Что ни единой он обиды,

С тех пор как жив, не забывал,

Что далеко преступны виды

Старик надменный простирал;

Что он не ведает святыни,

Что он не знает благостыни,

Что он не любит ничего,

Что кровь готов он лить, как воду,

Что презирает он свободу,

Что нет отчизны для него

(I, 228–242).

В самом начале (вторая строка) Пушкин отметил духовную силу Мазепы73. Далее следуют только отрицательные характеристики: не стесняется в средствах (честно и бесчестно), злопамятен, давно задумал измену и лелеял честолюбивые планы, не верит в Бога, никого и ничего не любит, кровожаден, презирает свою страну, во имя свободы которой готовит измену и предательство («замысел ужасный»).

Несколько более откровенен (это уже слова самого персонажа, а не автора) Мазепа в разговоре с возлюбленной, но и тут он прикрывает честолюбивые замыслы («И скоро в смутах, в бранных спорах, / Быть может, трон воздвигну я». – Песнь II, 72–73) разговорами о свободе Украины:

Склоняли долго мы главы

Под покровительством Варшавы,

Под самовластием Москвы,

Но независимой державой

Украйне быть уже пора.

И знамя вольности кровавой

Я подымаю на Петра. <…>

И скоро в смутах, в бранных спорах,

Быть может, трон воздвигну я.

В словах Мазепы важен эпитет к слову вольность. В юности Пушкин посвятил вольности свою знаменитую оду. Она кончается словами: «Народов вольность и покой». Позднее, в стихотворении «Кинжал» (1821), он назвал ее безглавой:

Над трупом вольности безглавой

Палач уродливый возник.

Кровавая якобинская диктатура убила свободу (вольность). Страшным апофеозом этой гибели стала зловещая фигура Марата. Теперь Пушкин называет вольность, которую подготавливает Мазепа, кровавой. Проговариваясь, Мазепа признается, что для короны царской74он готов погрузить родную страну в смуту, в катастрофу кровавой75 вольности: «кровь готов он лить, как воду».

В изображении внутреннего мира протагониста его поэмы у Рылеева преобладает тема свободы, которая никак не конкретизируется: это и независимость, внутренняя свобода самого Войнаровского, и свобода его страны. Войнаровский с упоением рассказывает о своих юных годах на родине:

Среди родной моей земли,

На лоне счастья и свободы,

Мои младенческие годы

Ручьем игривым протекли

(303–306).

Детство сменилось юношеской удалью в войнах с врагами Украины. По воспоминаниям Войнаровского, в эти суровые годы он чувствовал себя внутренне свободным, независимым человеком, каким сделало его еще детское воспитание «на лоне счастья и свободы»:

Враг хищных крымцев, враг поляков,

Я часто за Палеем вслед,

С ватагой храбрых гайдамаков,

Искал иль смерти, иль побед. <…>

Дыша любовью к дикой воле,

Бодры и веселы без сна…

(312–315, 320–322)

С такой же отвагой предается Войнаровский борьбе за независимость Украины:

…мы, свои разрушив цепи,

На глас отчизны и вождей,

Ниспровергая все препоны,

Помчались защищать законы

Среди отеческих степей