Проклятая и безликая - Ермак Болотников

Что вообще происходит с теми, кто оказывается, как говорят моряки, за бортом? Или же я единственная, кто так и не смогла приспособиться к жизни.

Стук в дверь, первый, с того момента, как я истерично приказала слугам около моей комнаты не приближаться. Стыда за этот поступок во мне не было… слуги не стоили даже кусочка мыслей бушующих в детском сознании, они просто работники, призванные облегчить нашу жизнь, их эмоции для меня ничего не стоят и никогда не будут стоить, ведь по сути, даже их жизни находились в руках отца. Тем временем, стук повторился, на этот раз усерднее, громче и сильнее. Сердце сжалось от страха и боязного предчувствия, не сулящего мне ничего хорошего. Я укрылась от двери простыней, начиная дрожать и всхлипывать даже сильнее, чем прежде. Я не хотела, чтобы меня видел такой отец, он сделал столь многое, чтобы найти мне подругу, но вновь все рухнуло, оставив меня в слезах и загнанную в угол. Я не могла позволить ему видеть себя такой… мне не нужны были жалость и сочувствие, которые только докажут мне, насколько же я была слаба и ничтожна. Нет, если это был Тиер, лучше просто молчать… он не будет входить в комнату, точно не станет… Я была уверена, что отец поймет.

Стук не останавливался, пока наконец, терпение у Гвин кончилось. Девочка зашла сама, отворив тяжелые двери, замков на которых никогда не было, только лишь из-за того, что родители всегда хотели иметь возможность знать, в порядке ли я. Стоит ли говорить, насколько жалкими были мои попытки найти спокойствие в собственной комнате, когда двери не могли защитить меня даже от девочки, на год младше меня… Я была беспомощна как никогда, прячась под наволочкой и пытаясь закрыться подушками, такими мягкими, что любое ее касание было в силах достичь меня. Я не решалась выглянуть, поскольку опасалась ее, боялась лица и новых, обидных слов, которые могли быть произнесены ею. Но Гвин не собиралась уходить, увидя меня такой. Я слышала ее тихие шаги, приближающиеся к моей искусственной, хлипкой крепости, что вот-вот готова была рухнуть только от одного ее прикосновения, такого неизбежного, страшного. Словно загнанный зверь… только вот во мне уже не было ярости и злости, лишь осознание, что сейчас, охотник может в любую секунду убить меня, покончив с раненым, искалеченным животным, не имеющим путей для отступления и страшащимся его куда больше, чем следовало. Ведь она тоже человек, такой же, как и я. Только… лучше.

Шаги стихли, она оказалась совсем близко ко мне, около изголовья кровати, глядя на мое дрожащее тело. На душе стало только хуже, я уже не могла сдерживать свои рыдания, бессильно опустив руки и стянув с лица защиту. Теперь, она могла во всей красе наблюдать за моей болью, если явилась ради этого. Мне самой не хватало сил, чтобы поднять на нее взгляд, только порой резко дергаться, на долю секунды умудряясь увидеть часть ее лица. Я не хотела видеть больше, боялась, что не найду во взгляде ни капли раскаяния или сочувствия. Что увижу наслаждение, чуждое ребенку, но которое, по моему мнению, царило в каждом, кто смог добиться чужих слез. Кровать немного прогнулась, чуть скрипнула, показывая то, Гвин села рядом со мной, подложив под себя ноги и молча глядя в никуда. Мне было слышно ее неровное дыхание, тот же быстрый стук сердца, складывалось ощущение, что она чувствовала себя так же, как и я, что мысли о том, что она совершила, тоже не давали ей покоя. Аккуратно вытерев рукавом слезы, я медленно подняла взгляд, пытаясь понять, о чем именно она думает и что же чувствует, если чувствует вообще.

Гвин тоже плакала, по крайней мере, об этом говорили покрасневшие глаза, которые беспрерывно моргали, смотря на свои руки и раз за разом пытаясь отвести от них свой взгляд. Ее тело вздрагивало при вдохе, губы начинали дрожать при выдохе, кажется, она прикусила губу, на ней выступили алые капельки крови, такие же виднелись на уже весьма выразительных резцах, об которые она беспокойно резала собственный язык, видимо надеясь на то, что боль подарит ей спокойствие и умиротворение. Увидя, что я притихла, она стала бросать на меня резкие, очень быстрые взгляды, словно не решаясь посмотреть в глаза, но отчаянно желая понять меня. Как знакомо… Я действительно начинала верить, искренне и с надеждой, что в ней вилась та же буря чувств, эмоций и страхов, что и во мне. Я аккуратно села рядом, продолжая всхлипывать, но куда реже, предпочитая слушать и вслушиваться в ее дыхание и ее стук сердца.

- Я ведь испугалась за тебя, правда-правда испугалась, когда ты загорелась это... Это было просто ужасно. - Голос Гвин был хриплым, на ее руках до сих пор были видны необработанные синяки, которые она пыталась скрыть за длинным рукавом рубахи. Я ничего не говорила, уже просто глядя на нее, лишь иногда вздрагивая от внезапной боли, что ударяла по коже, словно мне отдавались ее страдания, такие колкие и резкие. Девочка быстро утерла лицо, продолжая шмыгать носом. - Я даже не знала, что такое может быть… Хоть ты и предупредила... Мне стыдно, очень очень стыдно.

Я промолчала, постепенно опуская голову к коленям. У меня были надежды, почти что мечты о том, что я услышу извинения, что она… признает вину, будет просить прощения, по крайней мере, сделает хоть что-то. Но пока что… я чувствовала только странное отторжение, отвращение к этому, пока еще не начавшемуся, разговору, который не сулил мне удовлетворение желаний, а может быть, и вовсе был призван все разрушить окончательно… поставив точку в взаимоотношениях, которые толком еще и не успели начаться. Казалось, что она просто пришла просить мира, но никак не дружбы. И я могла ее понять, я ей была не нужна, Гвин грызла совесть, но вовсе не одиночество, не то ощущение полного отчаяния, войны, против целого мира, где кроме тебя, нет никого. Да и было странно ожидать, что в ней родятся те же эмоций, что и у меня.

- Я знаю, что напортачила… У меня никогда не получается иначе, как бы я ни старалась и что бы не делала. - Гвин беспокойно сжимала и разжимала пальцы, невольно дергаясь из стороны в сторону и робко, почти что со страхом, пыталась приблизиться ко мне, порой отсаживаясь обратно. Я