Проклятая и безликая - Ермак Болотников

меня, слышишь, прости… я не хотела, просто… не умирай, не надо, пожалуйста. - Гвин смогла оттащить меня в сторону, под навес конюшни, помогая сбить пламя, она отчаянно просила прощения, сама плача, но я уже не могла смотреть в ее глаза… Душа рвалась от боли и обиды, вскочив на ноги, я побежала в сторону, снова выбегая под солнце, но успев накинуть на себя плащ и закрыв горло. Нет... Достаточно. Я хотела побыть одной, хотела обдумать не только эту ситуацию, горькую и жестокую, но и попытаться сделать выводы. А так же поплакать, не беспокоясь о том, что кто-то смотрит или будет смеяться надо мной за слабость. - Подожди пожалуйста, я… я не специально! - Крикнула мне Гвин, но я не слышала и не хотела слышать ее, утирая рукавом выступившие из разрезов в маске слезы. Меньше всего сейчас я хотела вспоминать о ней, о той, что казалась мне надеждой, а стала разочарованием, которого я не испытывала уже долгое время. Пробегая мимо слуг, я не обращала внимания ни на один вопрос, игнорируя всех вокруг и направляясь в единственное место, которое действительно давало мне то, чего я хотела. Тишину, покой, темноту и одиночество. Встреча, которую я ждала и на которую надеялась, оказалась провалом... Теперь, мне хотелось, чтобы это был сон, чтобы у меня была еще одна попытка... Или ее уже не было никогда.

Глава 5

Я спряталась в своей комнате, не желая ютиться в складах или на кухне, в окружении десятков слуг, что будут вымученно, с неискренними лицами жалеть меня, только лишь из-за того, что я дочерь Тиера, которому они обязаны служить в жизни и смерти. Гвин все равно не знает где моя комната, я могла быть наедине с собой, как и всегда… Да и ей плевать, насколько больно мне было, как отчаянно я хотела понравиться ей, насколько же ранили ее слова и действия, беспощадные, не имеющие за собой ничего, кроме безосновательной и глупой злости. А ведь я… я просто хотела помочь ей, пыталась казаться милой, дружелюбной, все ровно так, как учила меня мать, так почему… все закончилось вот так? Где я ошиблась? Неужели, мне было недостаточно даже вычурной доброты, всеобъемлющей учтивости, которая являлась в своей сути полнейшим самоуничижением, не имеющим ничего общего с гордостью, присущей нашему роду. Пытаясь следовать наставлениям матери, таким простым и от того преступно оскорбительным, я забыла, кем была. Но стало ли мне лучше от того, что я нашла лишь новый источник горечи, среди непроглядной, мрачной темноты, в которой блуждала? Нет…

Подобрав под себя ноги и прижав их к себе, я сидела за выставленными вперед подушками, опустив голову и сдерживая слезы обиды, которые все никак не переставали идти из опухших и покрасневших глаз. Я не заслужила этого… я не должна была испытывать эту боль, мне просто повезло, что на лице не осталось шрамов и что я вовсе не погибла, отделавшись только испугом и небольшим пламенем… Но на душе по-прежнему вилась целая буря эмоций, охватывающих все, начиная от ненависти и заканчивая страхом. Я не понимала, что пошло не так, уже не могла верить, что найду с Гвин общий язык или смогу подружиться, как бы сильно не хотела этого. Разве можно простить… Такое? Она знала обо всем, я предупредила ее, и Гвин должна была понять, что раз я вынуждена носить маску, то мои слова это не пустые отголоски истины, отраженные в испуганных и изнеженных сознаниях семьи Рихтер, и воплощенные в виде столь извращенной опеки, как маска. Мы не были такими, наши подвиги ни чем не уступают жертвам ее семьи. Но наверное… я не могла ненавидеть ее так, как должна была. В душе горела злость на саму себя, на мать, на слова Гвин, но саму девочку… я была не в силах отвергнуть то желание дружбы, за которое так отчаянно хваталось мое сознание, в себе неся надежду на лучший исход и счастливый финал. Если она сможет извиниться, если сделает это искренне, так, чтобы раскаяние не было пустой формальностью и ложью, то я была уверена, что боль отступит… Но ждать извинения от Гвин казалось еще более бессмысленным занятием, чем вечные молитвы Близнецам, ни разу не откликнувшимся на мой зов. Почему меня заставляют оставаться одной? Чем я заслужила это отвратительное положение вороны, среди светлых журавлей и гордых орлов… Почему я была обязана оставаться одинокой, брошенной, нелюдимой и лишенной всякой радости, несмотря на все попытки найти для себя хоть одного человека, которого смогу назвать другом, кто не будет шептаться, пугаться и лгать мне. Может, вот оно, истинное проклятье? Отречение от мира, от людей вокруг, лишение человечности в самой себе… Но во имя чего? Ради какой цели, небеса лишили меня детской жизни и радости, бросив в тьму страха и пелену кошмаров, ведь дальше станет только хуже. Время утекало, подводя меня к черте, после которой, уже не будет спокойных, размеренных дней, беззаботной жизни, лишенной забот мирских. Скоро я столкнусь с миром, будучи к этому не готова. И тогда… мне не останется выбора, кроме как сдаться на его милость, признав победителем того, кто должен был поплатиться за мою боль и отчаяние.

Мысли делали только хуже, оставляя душу в состоянии тревоги и грусти. Я несколько раз смогла успокоиться, убедить саму себя в том, что все хорошо, что я еще смогу исправить собственную жизнь, что все могло быть хуже. Но оставаясь одной, в темной комнате и беспросветной тишине, что оставляла только стук сердца и неровные, тяжелые вздохи, я опять оказывалась в ловушке чувств, начиная плакать и дрожать, заново вынужденная идти по нескончаемой тропе из ложащихся друг на друга мыслей, не имеющих конца в своей тягостной и темной природе. Такое отчаяние я не испытывала уже очень давно… возможно, никогда прежде. Томившиеся глубоко в душе надежды касательно людей вне особняка стремительно рушились, не найдя себе опоры и поддержки, а лишь противоречие, доказывающее мои худшие, самые скорбные ожидания. Неужели одиночество будет ждать меня повсюду? Отторжение, страх, презрение… мир ведь такой большой, такой разнообразный, так почему же, везде одни и те же эмоции, слова и действия? И если всюду царит единство, то где же мне найти место для себя, непринятую даже в собственном доме… И что делать, если место я все же не найду никогда.