Неизвестная война - Евгений Васильевич Шалашов

Комиссар готовил огромную стенгазету, одновременно давая указания художнику, рисовавшему на холсте красноармейца с огромной винтовкой, и поэту, пытавшемуся срочно написать поэму на взятие Пинеги.

— Завтра на рыночной площади повесим, пусть смотрят, — сказал комиссар, горделиво показывая свое творение.

А что, молодец комиссар. Пропаганда и агитация — важная вещь.

— Ребята, дел у меня выше крыши, — сказал Спешилов и рубанул ладонью где-то над кадыком. — Так что проводить не смогу. Серега, ты давай в распоряжение Корсакова ступай — он у нас командиром батальона назначен, спросишь народ внизу, проводят.

Отправив Слесарева, комиссар посмотрел на меня и вздохнул:

— У меня к тебе разговор есть, но до вечера терпит. Давай-ка, товарищ Аксенов, пока на квартиру ко мне отправляйся. Сейчас прикажу кому-нибудь, пусть проводят. Отдохнешь чуток, скажешь хозяевам, что от меня, тебя еще и покормят.

— Так давай сразу-то, чего тянуть? — пожал я плечами.

— Ну ладно, — кивнул Спешилов. Посмотрев на «редакцию», сказал: — Товарищи, вы пока покурить сходите.

Поэт с художником удалились, а Виктор, убедившись, что они ушли, прикрыл дверь покрепче. Мне от подобных приготовлений стало как-то не по себе.

— Случилось что? — поинтересовался я. — Или приказ пришел о моем аресте?

— Тьфу ты, типун тебе на язык, — отозвался Спешилов. — Просто не хочу, чтобы кто-то знал, что ты особист. — Я немного успокоился, а Виктор продолжил: — Мы же Пинегу две недели назад взяли, а там и брать-то нечего. Двумя полками в клещи зажали, артиллерию выдвинули, думали, бой будет, а беляки сразу и смотались. Народ говорил, что их не больше сотни и стояло. Хаджи, как узнал, что белые убежали, свой отряд за ними вслед и пустил. Комбриг не хотел отпускать, мол, неизвестно, на самом-то деле, сколько белых. Вначале разведку пошлем, уточним. Так Хаджи его и слушать не стал. У него один сказ — мой голова так думает, надо дагнат! Догнал, правда, и всех вырубил, молодец. А мы тут остались. Комполка своего встретил, других товарищей. И место мое, сам понимаешь, уже занято. Обо мне в армию доложили, в РВС, оттуда приказ пришел. Комиссара бригады на повышение послали, в Вологду, вот меня и назначили на его место.

— Так поздравляю, — кивнул я, искренне радуясь за товарища. Если бы все комиссары были такими, как Виктор Спешилов, так и коммунизм бы построили к тысяча девятьсот восьмидесятому году, а то и раньше.

— Но мне-то что, я хоть рядовым красноармейцем пойду, — отмахнулся Виктор. — Другое странно. Я же о тебе в особый отдел целую депешу послал: так мол и так, товарищ Аксенов, будучи в каторжной тюрьме, поднял восстание на острове Мудьюг, личным примером повел заключенных за собой, заслуживает награждения высокой наградой. Я бы на тебя и представление написал, на Красное знамя, будь ты моим подчиненным, но, сам понимаешь, на тебя твои начальники должны писать.

Мне было приятно слышать такие речи, но Спешилов прав. Есть у меня собственное начальство, а оно может не то что к ордену меня не представит, так еще и нагоняй за что-нибудь даст. Начальство, оно такое. Мне бы сейчас другое узнать — а там, в Москве, не позабыли ли обо мне?

— Из особого отдела пришло что-нибудь? — спросил я.

— Депеша пришла, но какая-то странная, — сообщил Виктор. — Написали, что товарищ Аксенов остается в распоряжении комиссара стрелковой бригады вплоть до подтверждения его полномочий.

— И что тут странного? — не понял я. — Останусь в твоем распоряжении, ты мне какое-нибудь дело нарежешь, что тут думать?

— А как я тобой стану распоряжаться, если особые отделы политотделам и комиссарам не подчиняются?

Вон ты о чем! Не иначе, пока сидел, успел заразиться от товарища Стрелкова.

— А ты плюнь, — посоветовал я Виктору. — Тебе же сказали: до выяснения полномочий, значит, для тебя я пока лишь боевой товарищ, с которым ты из тюрьмы бежал, верно?

— Верно, — согласился комбриг.

— Стало быть, жду ваших распоряжений, товарищ бригадный комиссар.

— Тогда слушайте боевой приказ, товарищ Аксенов. Выделю вам бойца в сопровождение, отправляйтесь на квартиру и отдыхайте. Я, как чувствовал, для тебя местечко приберег.

Квартира, вернее, небольшая комната в довольно просторном доме, имела мягкую кровать, на которую я немедленно упал, и заснул. Приходил ли ночевать комиссар, я так и не понял, но утром меня ждал шикарный завтрак, состоящий из вареной картошки, жареных окуней и настоящего хлеба. Под боком Шенкурский уезд, единственный из уездов Архангельской губернии, обеспечивавший себя зерном. И даже сейчас, несмотря на продразверстку и прочее, хлеб здесь есть.

Интерьер дома был сборным — деревенско-городским. Широкие деревянные лавки соседствовали с венскими стульями, а книжный шкаф из красного дерева стоял рядом с сундуками. Впрочем, для небольших русских городов это привычное дело. Вспомнить хотя бы дом моей тетушки в Череповце — тоже самое.

Хозяева — старичок со старушкой довольно интеллигентного вида — оказались бывшими ссыльными, отправленными в Пинегу лет тридцать назад, но так здесь и осевшими. Михаил Михайлович учительствовал, а Инесса Петровна была обычной домохозяйкой.

Мы стали с ними друзьями, как только я рассказал, что закончил учительскую семинарию, но стать педагогом помешала война.

— Меня сюда за народничество сослали, — пояснил хозяин. — А супруга следом со мной поехала. Я ж не бомбист и не террорист, просто в народ