Неизвестная война - Евгений Васильевич Шалашов

с приказом: велено к Пинеге выдвигаться, ее от белых отбивать станут. Все наши вместе с ним и ушли, а меня здесь оставили с тобой. Витька, наш комиссар, приказал — мол, Слесарев, ты у нас музыкант, в бою от тебя проку мало, так ты за Володькой Аксеновым присматривай. Берданку мне оставили, патронов. Правда, — вздохнул Серега, — я из ружья все равно стрелять не умею.

Услышать такое от военного музыканта несколько странно, и я даже приподнялся на локте, желая узнать подробности.

— Я ж раньше музыкантом был, — сообщил мне Серега. — В ресторане на пианино играл, на трубе. В германскую на фронт не взяли — плоскостопие у меня и зрение хреновое, а как интервенты пришли, в армию и загребли. Говорят, будешь в оркестре играть, на кой тебе хрен винтовка? Вот я и играл. А потом решили «Интернационал» сыграть, чтобы бучу в батальоне поднять. Но не вышло, бывает.

Что ж, такое тоже бывает. Помнится, служил у нас в роте водитель, имевший водительские права, но не умевший водить машину.

— Хочешь водички? — поинтересовался Слесарев.

Он еще спрашивает. Конечно, хочу.

Я выпил одну кружку, вторую, а потом и третью. Нет, третью до конца уже не осилил. Заснул.

Мне снилось, что я сижу на скамейке у Патриарших прудов, любуюсь на уток, клянчивших подачку у туристов, прибывших посетить Булгаковские места, а рядом со мной сидит командир партизанского отряда Хаджи-Мурат, увешанный оружием, Георгиевскими крестами вперемежку с орденами Красного знамени, и говорит: «Моя голова думает, что лишние мысли иметь вредно. И если у тебя будут лишние мысли, то можешь остаться без головы. А для тебя даже и масло не надо разливать». Хотел поинтересоваться у красного джигита, — о чем это он, но вместо кавказца рядом со мной уже сидел кот очень похожий на Бегемота — не того, что из книги, а из музея-квартиры Михаила Афанасьевича, говорить со мной не соизволил, а только зевнул и принялся вылизывать темно-шоколадную шубку. Закончив, мохнатый хранитель музея соскочил со скамьи и куда-то пропал.

Проснувшись, я задумался: означает ли что-то мой сон, но пришел к выводу, что сны — это просто фигня. Зато меховая шубка кота напомнила, что у меня был когда-то полушубок. Наверное, его бы тоже следовало кинуть в печь, чтобы не разводить лишних насекомых, а может, уже кто-нибудь догадался это сделать. Хотя полушубка жалко. Все-таки я в нем и на операции ходил, и на Мудьюге сидел. Историческая реликвия, так сказать. Глядишь, лет через пятьдесят, в ознаменование годовщины победы в Гражданской войне повесят мой полушубок в каком-нибудь музее на радость моли. А что? Моль тоже живое существо и кушать хочет. Потом вдруг вспомнилось, что полушубок остался в сожжённом доме. Ну вот, осталась моль без еды.

К утру дурацкие мысли, что приходят ночами, улетучились. Серега Слесарев кормил меня с ложечки жиденькой кашей, я торопливо съедал, открывая пошире рот. Съел бы сейчас целое ведро каши, запил ее супом, но Слесарев, сволочь такая, скормив мне ложечек пять, сообщил:

— Сказано было — как Володька очнется, корми его с ложечки, понемножку чем-нибудь жидким. Много нельзя — пузо у тебя слабое, наешься, кишки порвет. Ниче, терпи, я тебя через два часа покормлю. Баб попросил — целый горшок для тебя сварили, на два дня хватит.

Как я ждал эти два часа! Попытался сам добраться до горшка с кашей, но сил пока не хватало.

И опять Слесарев кормил меня с ложечки, попутно рассказывая о житье-бытье в партизанском отряде, а главное — о командире.

— Хаджи-Мурат хоть по-русски и говорит плохо, но все понимает. Он вообще дядька бывалый — в первую революцию с полицией воевал, от того в Мексику убежал, там батрачил, а оттуда в Америку рванул, золото мыл. Перед германской в Россию вернулся, добровольно в Дикую дивизию служить ушел, с Корниловым воевал. Осетин у ребят и за мать, и за отца, и за господа бога. Хаджи сказал — сделай, так ты помри, но сделай. У него с нарушителями один разговор — нагайкой отходит, парень потом две недели сидеть не сможет, но против него ни-ни. Если Хаджи отстегал, значит, за дело.

Командир партизанского отряда вызывал у меня все больший и больший интерес. Дал себе зарок — если вернусь в свой мир, обязательно изучу его биографию. Как же так, столько читал о гражданской войне на севере и ничего не знаю про командира-кавказца?

А Слесарев, между тем, продолжал делиться впечатлениями. Похоже, он сам зауважал необычного партизана.

— Еще такое дело. Тут же неподалеку монастырь стоит. Местные говорят, мол, полюбовник царевны Софьи здесь похоронен, Васька Голицын, что против Петра пошел. Монахов всего пять человек, стены крепкие, можно в кельях жить и защищаться, ежели что. Я потихонечку у ребят из отряда Хаджи спросил — а чего, мол, монастырь-то не заняли, а они говорят — батька не велел. Дескать, в монастырь войдем, можем бога обидеть, а этого делать не стоит. Мы сейчас только людей обижать можем, а бога нельзя.

Глава 5. По следам Александра Грина

Я сидел на телеге, разглядывая начинавшие желтеть листья. А ведь уже осень. Сентябрь девятнадцатого года, хотя, казалось бы, недавно был март восемнадцатого. Летит времечко-то, летит. Похоже, что я так и останусь в этой эпохе. Интересно, когда у меня день рождения? Вовка Аксенов о том помнил, а вот Олег Васильевич так и не выяснил, а в документах нигде нет. Может, сделать днем рождения первое сентября? Значит, мне исполнился двадцать один год. Или двадцать два?