Фрунзик Мкртчян. «Я так думаю…» - Кора Давидовна Церетели

окончив институт, стала тоже работать в театре имени Сундукяна. И тут уже тщательно скрываемое Фрунзиком семейное неблагополучие выплеснулось наружу и стало очевидным.

Донара странно себя вела. Могла на людях закатить мужу истерику. Маниакально искала поводов для скандалов. А поводы бывали самые неадекватные и непредсказуемые: Донаре постоянно казалось, что Фрунзик ей изменяет – кому-то улыбнулся, поцеловал руку, не так посмотрел, не вовремя оказался там, где обещал быть…

Донара стала буквально преследовать мужа своими претензиями. Караулила после спектаклей, проверяла звонками, выслеживала.

Фрунзик часто снимался, и не только на Ереванской студии, но и на студиях Москвы и других городов. Ради спокойствия Донары он договорился, чтобы ее взяли на роль в «Кавказской пленнице». Она сыграла роль жены Джабраила, тихой, запуганной женщины, пытавшейся отговорить мужа от задуманной им авантюры похищения невесты.

Фото Г. Тер-Ованесова

Фрунзик надеялся, что с появлением второго ребенка поведение жены может измениться к лучшему. Дочери Нунэ к тому времени было уже 12 лет, и он думал, что заботы о младенце отвлекут Донару от маниакальных мыслей. Но ситуация только усугубилась, когда родился сын Ваагн (близкие его звали Ваан). Жена просто не хотела ничем заниматься – ни домом, ни детьми. Не интересовала ее и работа в театре. Истерики и скандалы Донары были необъяснимы и всё учащались. Дома было неуютно, холодно и враждебно. После спектаклей или съемок артисту не хотелось возвращаться к семье.

Чувствуя себя затравленной жертвой, Фрунзик молча заливал горе давно испытанным средством, которое погубило не одну творческую личность.

Фрунзик обожал своих детей. Из каждой поездки отец привозил детям массу игрушек. Всю жизнь оставаясь большим ребенком, часто забирал их и играл сам. Ему, например, было интересно, как устроены игрушечные голуби, которые взлетают к потолку, а потом возвращаются обратно в руки. Он тут же разбирал их, пытаясь понять, как устроен механизм, и, разумеется, потом никак не мог собрать. Он до конца жизни чему-то удивлялся. Пытался понять, как работает телевизор, каким образом фильмы и телепередачи из Америки доходят до Еревана. Разбирал радиоприемник – раскручивал все детали, а потом его приходилось выбрасывать…

Нерсес Оганесян15:

Фрунзика однажды всё же «прорвало». В 1972 году мы с ним отправились из Еревана в Алаверды, на юбилей нашего общего друга режиссера Юрия Ерзинкяна. Ехали машиной. Дорога была долгой – два с половиной часа. И тогда Фрунзик впервые с горечью признался мне, что в браке он несчастлив и одинок. Он мечтал о семейном очаге, чтобы встречали теплом, ласковым словом, домашним обедом, как это делала его мама или жена нашего общего друга Хорена Абрамяна. А получилось – нет у него ни дома, ни покоя, ни уюта, ни понимания… Признался, что он лишен возможности проявить присущее восточному человеку традиционное гостеприимство – принять друзей, устроить у себя дома застолье.

С сыном. Конец 1970-х

Сос Саркисян:

Он очень любил своего сына. Он о нем мечтал. Однажды сказал: «Ты знаешь, я сегодня посмотрел, как он пьет воду, – как я пью». Фрунзик очень любил подставить руку под кран и пить из ладони.

Фрунзик Мкртчян

Люблю детские игрушки

Я почему-то часто представляю себе, как в детстве катаюсь на велосипеде. Наверное, потому что в детские годы моей затаенной и, увы, так и неосуществленной мечтой был велосипед. В войну матери моей Санам еле удавалось прокормить нас, четверых. Тут было не до игрушек и не до велосипедов.

Помню, на весь наш детский сад было всего одна игрушка. Только у одной девочки была гипсовая кукла. Большая и неуклюжая, с грубыми толстыми ногами.

Как-то после долгих просьб и уговоров девочка дала мне ее подержать. А я по неосторожности уронил куклу, и она разбилась. Девочка так рыдала! Ее никак не могли успокоить. Я тогда пережил настоящую трагедию.

Может, с этой минуты во мне возникла удивительная, неотвратимая тяга к детским игрушкам. Возвращаясь домой из экспедиций, поездок по разным городам и странам, я обязательно привожу с собой новые игрушки.

Пассажиры самолета посмеиваются, наблюдая, как я ими забавляюсь. Мой брат удивляется – как это я часами могу просидеть с какой-нибудь игрушкой, пытаясь понять, из чего она сделана, как она заводится и можно ли ее разобрать, а потом собрать. (Надо признаться, последнее мне редко когда удается.) Человек я в быту неорганизованный и часто не знаю и не помню, где у меня рубашки, пиджаки и брюки. Но игрушки свои помню все. Когда обнаруживаю, что в доме нет моей любимой игрушки, – устраиваю страшный скандал и не успокаиваюсь, пока не нахожу ее.

Фрунзик Мкртчян

Непостижимая детская логика…

Я не перестаю удивляться современным детям. Зачастую их логика, отличная от нашей, ставила меня в тупик. И мне казалось, что, возможно, в детстве мы знаем что-то такое, что потом теряем в мутном потоке нашей бурной жизни.

Снимался фильм «Наапет». Мальчик лет пяти-шести внимательно наблюдал за работой съемочной группы. Когда объявили перерыв, он внезапно сорвался с места, куда-то убежал, а через некоторое время примчался обратно с подолом, полным орехов. Он высыпал орехи на стол и стал всех угощать. Мы ели, а он стоял в стороне и наблюдал. Потом подошел ко мне и попросил: «Можно мне один орех?» До сих пор не могу понять, что он этим хотел сказать? Почему он попросил меня? Ведь он сам их принес…

Как-то раз за границей мы посетили армянский детский сад. Мое внимание привлек мальчик с печальными черными глазами. Я подошел к нему и спросил:

– Как тебя зовут?

– Меня – Тигран, – ответил он. – А тебя как?

– Меня – Мгер.

– Чудное же у тебя имя, дядя, – сказал мальчик и убежал.

До начала спектакля в Доме культуры одного села оставалось свободное время, и знакомый крестьянин пригласил нас, артистов, к себе домой. Мы тепло посидели, поужинали и когда наконец подошло время и мы собрались уходить, маленький сынишка хозяина стал проситься, чтобы мы взяли его с собой. После долгих уговоров хозяин согласился. Я взял ребенка на руки, и мы направились к Дому культуры. Сидя у меня на руках, ребенок доверительно спросил меня:

– Дядя, а ты