Елисейские Поля - Ирина Владимировна Одоевцева

знаешь, сколько она стоит?..

Но он спокойно улыбается:

— Раз тебе нравится…

— Ты… Ты серьезно?

— Конечно. Завтра же утром пойдем выбирать.

Но она все еще не верит:

— Ты смеешься надо мной. Я даже мечтать никогда не смела. Ведь у меня на пальто кролик.

— А завтра у тебя будет белка. Самая лучшая. Какую захочешь.

— Завтра?.. Такая широкая, с огромным воротником, на парчовой подкладке?.. Правда? Ах, как я рада, какой ты милый.

Она громко хлопает в ладоши.

— Верочка, не шуми, — успокаивает Екатерина Львовна. — На нас смотрят.

— И пусть смотрят. Пусть. Ты только подумай, мама… Завтра с утра пойдем покупать. Ах, Володя, теперь я знаю, ты меня любишь. И мне очень, очень весело. И это все вздор. Мы наверно будем счастливы. Я танцевать хочу, Володя. Ах, как мне весело. Как весело…

10

— Мама, — кричит Люка из прихожей. — Мама!

Люка зажигает свет. В столовой на буфете записка. «Не жди нас». И даже чая нет. Люка проходит на кухню. На столе грязные тарелки, кусок холодной телятины, жареная, застывшая в жире картошка.

Люка кладет одну в рот, выплевывает — невкусно. И снова возвращается в столовую.

Что же могло случиться? Куда они делись? Вот почему Вера ее отослала. Люке грустно и тяжело быть одной. В кинематографе она плакала. Было так похоже на ее, Люкину, жизнь.

Жених бросил невесту, как Арсений ее. И Люка опять все вспомнила. Правда, там в конце все устраивается, но на то и кинематограф. И что же у Люки может устроиться, раз ничего, кроме воспаления легких, и не было?

Люка смотрит на желтые полосы обоев. Полосы как прутья клетки. Люка чувствует себя птицей, запертой в клетке.

Надо лечь. Она медленно раздевается. Как тихо. Как грустно. Даже немного страшно. А вдруг сейчас откроется дверь… Люка быстро оборачивается. Нет, дверь закрыта, и войти некому. Надо спать. Она тушит свет и ложится. Занавески неплотно задернуты, зеленый луч уличного фонаря падает на пол. Лучше на него не смотреть. Закрыть глаза и спать. И не думать об Арсении. Но так тихо, так грустно…

Люка прижимается щекой к подушке. Слезы текут быстро-быстро, и нельзя их остановить. Она будет плакать так, пока не изойдет от слез, не умрет от любви, нежности и жалости к себе. Она высоко подтягивает ноги, целует свои колени.

— Бедная Люка, бедная, ах какая бедная, — шепчет она…

— Тише, Вера, тише. Разбудишь Люку. Не стучи.

Люка сквозь сон слышит легкие шаги и шелест шелка. Она открывает глаза:

— Вера, ты?

Вера стоит посреди комнаты вся в белом, свет фонаря падает на нее.

Люка протягивает к ней руки:

— Верочка…

Шелк шуршит. Платье светлым кругом ложится на пол. Туфли со стуком летят в угол.

Вера подходит к Люкиной кровати:

— Подвинься.

Люка отодвигается к стене.

— Верочка, как давно ты не ложилась ко мне.

Вера поднимает одеяло, ложится рядом с сестрой и обнимает ее.

— Как у тебя тепло.

Люка кладет мокрую щеку на Верино плечо.

— Ты плачешь, Люка?..

— Это во сне. Я видела дурной сон.

— Вот возьми. — Вера сует ей в руки что-то холодное и шершавое. — Я привезла тебе грушу.

— Спасибо…

Слезы падают на грушу, и у груши солоноватый вкус.

— Слушай. — Вера целует Люкины мокрые губы. — Слушай, я выхожу замуж.

— За Владимира?..

— Да. И ты подумай, он купит мне завтра беличью шубу.

— Беличью?..

— Я так рада. Я буду богатой и тебе подарю что хочешь.

— Поздравляю тебя, — шепчет Люка, слезы все еще текут из ее глаз. — Я бы хотела туфли на белой подошве. Только дорого — полтораста франков.

— Ничего, куплю. И уроки музыки брать будешь.

— Ну, можно и без уроков…

Вера прижимается к сестре. От нее пахнет духами и вином.

— Я так рада…

— А ты влюблена, Вера, влюблена?.. — шепчет Люка над самым ухом.

— Ах, я не знаю. Я рада. Мне было очень грустно, а теперь…

Вера легко вздыхает, и Люка отвечает таким же легким вздохом на вздох сестры. Ей тоже было грустно, а теперь… Рассказать Вере об Арсении? Нет, лучше помолчать. И может быть, все еще устроится, как в кинематографе. Люка крепче прижимается к сестре и сонными губами целует ее плечо.

— Хорошо тебе, Верочка?..

— Хорошо…

Сонные глаза закрываются.

— Спи, Люка…

— Сплю…

11

На столе в вазе большой букет белых роз. Это от Владимира.

Вера сидит на диване, на коленях у нее новая шуба. Она гладит ее, прижимается щекой к меху.

— Знаешь, мама, мне кажется, что она живая и чувствует. И не она, а он. Такой пушистый, теплый, милый зверь. И зовут его Мурзик. Непременно живой. Вот, дай руку, погладь его. Чувствуешь, как мех прижимается к ладони? Это Мурзик ласкается. — Вера зарывается лицом в шубу. — У, милый. И как пахнет — еловыми шишками, миндалем, сбруей. Мурзик мой.

Екатерина Львовна смеется:

— Ну уж и миндалем…

— Мама, сыграй что-нибудь, а мы с Мурзиком послушаем. В доме, где невеста, всегда должна быть музыка. Цветы и музыка.

— Мне надо жарить котлеты, — слабо защищается Екатерина Львовна. — Сейчас Люка придет завтракать.

— Мама, невесте нельзя отказывать.

Екатерина Львовна садится за рояль. Вера устраивается поудобнее на диване.

— Как ты хорошо играешь, мамочка. Вот теперь я чувствую себя настоящей невестой. Такой веселой, почти счастливой.

Звонок… Екатерина Львовна идет отворять. В прихожую входит высокая бледная немолодая женщина:

— Я хотела бы видеть Веру Алексеевну Вишневскую.

Под короткой вуалькой заплаканные глаза, и руки в белых перчатках слегка дрожат.

— Войдите, пожалуйста. Верочка, это к тебе.

— Ко мне? — удивляется Вера и лениво встает. Шуба падает с дивана и сворачивается на ковре, как громадная серая кошка.

— Я пришла… Извините меня, — путается посетительница. — Вы — Вера Алексеевна Вишневская?

Вера кивает:

— Садитесь, пожалуйста.

Но дама остается стоять.

— Простите, я не знаю, с чего начать…

Она стоит у окна. Солнце падает прямо на ее лицо, усталое, красивое, со складками у рта и заплаканными глазами.

— Я не знаю, поймете ли вы меня… Владимир Иванович…

Вера быстро поднимает голову:

— Ах вот оно что. Владимир Иванович…

— Да. Он в вас влюблен. Он мне сам сказал. И я… Я пришла просить, умолять вас отказать ему. Ради бога. Вы так красивы, так молоды… У меня ничего нет, кроме него… — Она протягивает к Вере дрожащие руки в белых перчатках. — Ради бога. Я старая. Пожалейте меня…

Вера пожимает плечами:

— При чем тут я. Это его вам надо было просить… Если он предпочитает вас…

— Ах нет. Он влюблен