Куба либре - Ольга Столповская

А я в путешествие взяла больше барахла, чем он имел за всю жизнь. У меня чемодан набит платьями, босоножками, браслетами, серьгами, бусами, кейсами с косметикой. И еще с собой ноутбук, два фотоаппарата, айфон, карманный электронный переводчик и горы всякого белья. Я запарена на всяких марках: дешево – не дешево, стильно, модно…

А он выбрал подходящий цвет и чувствует себя королем. А главное – выглядит, как король. На все сто.

Я впервые соприкоснулась с мужчиной, который сильнее меня. И физически, и по-настоящему, круче. Я всегда боялась таких.

С Педро я начала намного острее чувствовать жизнь. И ошутила реальность грехопадения, когда, как Ева, грешишь в первый раз…

Солнце клонится к холмам, освещая все вокруг мягкими розовыми лучами. Свет, отражаясь в океане, придает теням зеленовато-голубой цвет.

В такой час, когда жара спадает, на побережье снисходит неземное блаженство.

На дорожке к пляжу голубь распустил крылья перед горлинкой. Он курлыкал, не оставляя ее ни на миг. Возвращающиеся с пляжа немки посмотрели на настойчивого голубя и улыбнулись мне.

Алехандро взял в баре сразу два стакана рома.

– Ты пьешь, как русский мужик, – заметила я.

– Ты знаешь, что на Кубе любят пить водку?

– А в Москве любят пить мохито.

– Правда? Мои друзья сегодня спрашивали о тебе. Я сказал им, что ты уехала, но продолжаешь быть со мной в моем сердце. Потому что они завидуют мне. Я объяснил им, что моя жизнь изменилась. То, что было раньше, – финито! Теперь у меня есть одна женщина, ми рейна. Раньше я пил, нюхал кокаин, трахал тури, теперь финито!

– Да ладно, ты всем бабам так говоришь.

– Послушай! Послушай меня! Все женщины хотят только мой пен. Они получают секс и уходят. Только ты написала мне э-мейл. Только ты захотела общаться с моей персоной, а не с моим пеном.

– Вот черт меня дернул!

– Ни одна женщина больше не интересовалась моей персоной. Ты для меня очень важна, ты изменила мою жизнь! Ты написала мне э-мейл! – Его совершенно заклинило на этом. Он махал руками, как рэперы в клипах и повторял: – Ты написала э-мейл! Никто больше, ни одна женщина. Все хотят только мой большой пен!

– Ок, ок, я поняла.

– Ты понимаешь? Только мой пен! И только ты написала мне: Алехандро, хеллоу!

– Да, я понимаю. Хочешь поговорить об этом?

– Только ты захотела конверсейшн! Только ты!

– Да, да, дорогой, успокойся, пожалуйста.

– Все тури хотят мой пен, а потом уходят. А я не испытываю оргазмо! Я только даю оргазмо тури!

– Успокойся, пожалуйста! Мне не нужен твой пен. Мне нравится с тобой разговаривать. И все.

Мы сидели на лежаках и смотрели, как солнце скрывается за пальмами. Пляж находился в стороне, вокруг не было ни души. Весь песок здесь покрыт обертками от презервативов.

– Я не могу поверить, что тебя не интересует мой пен! Проститутос предлагали мне деньги за секс. Они предлагали на спор: если я делаю десять оргазмов, платит чикита, если не делаю десять оргазмов, плачу я. Сделать чиките десять оргазмов – это для меня легко.

– Все, хватит! Мне это не интересно!

Алехандро отхлебнул из стакана, схватил меня, прижал к себе и впился в мой рот губами, вливая паровозом в мой рот изрядную порцию рома из своего рта.

– Послушай! Это очень важно для меня! Я имею проблемы с полицией. Я не хочу снова стать заключенным. Если мы поженимся, я смогу уехать за границу!

– Я уже замужем. Я не готова так быстро изменить свою жизнь. Моя мама никогда не изменяла отцу. Когда мои родители встретились, маме было девятнадцать лет. Она впервые в жизни накрасила ресницы, идя на свидание с ним. И отец ей сказал, что красить ресницы очень глупо. Наверное, потому, что он был молодым перспективным инженером-изобретателем. Наверное, поэтому. Моя мама смыла тушь и больше никогда – ты понимаешь, никогда! – не пользовалась косметикой. Не знаю, зачем я тебе это рассказываю, ты все равно ничего не понимаешь!

– Я понимаю. Я все понимаю. Я не глупый.

Внезапно я заметила в неверном свете наступивших сумерек кусок черного полиэтилена, торчащий из песка. Я отчетливо видела тело Ванечки, которое полиэтилен не закрывал полностью, так что на животике были заметны трупные пятна.

Я решила рассказать Алехандро про Ванечку. Говорила, а сама не могла оторвать взгляд от черного свертка. Слезы сами собой лились из моих глаз.

– Когда родился Ваня, у моих родителей ни один мускул не дрогнул. Папа продолжал изобретать, мама курить на кухне. Я тогда жила как в чаду, по больницам, по врачам, мне было не до них, а им, видимо, не до меня. Родители моего мужа повели себя совсем иначе, приняли на себя удар. Свекровь бросила все и стала заниматься Ваней. Вернее, руководить свекром, который делал всю черновую работу: кормил, купал, гулял, читал Ванечке сказки и стихи, пел песни.

У меня все валилось из рук и комок застревал в горле, когда я видела, как он читает Ванечке «Бородино» Лермонтова.

Ванечка смотрел сквозь меня блуждающим взглядом и блаженно улыбался. В три года он так и не ходил, только сидел в кроватке. Каких ангелов он видит сейчас, думала я, безрезультатно стараясь привлечь его внимание погремушкой.

Какой смысл читать Лермонтова ребенку с замедленным развитием, который все равно вот-вот умрет? Но родители мужа не считались с тем, что Ванечка не жилец, и возились с ним, как с обычным перспективным ребенком.

Ванечка умер у свекра на руках. Прижался к нему, вздохнул и ушел в лучший мир.

У свекра руки тряслись, когда он говорил нам об этом.

О существовании своих родителей я вспомнила только после похорон. Ванечку похоронили на хорошем кладбище, где покоился дедушка мужа, который был в Советском Союзе важным человеком.

Поэтому наша могила, вернее Ванечкина, очень красивая. И вокруг тоже благородно, много мрамора, цветов.

Я ежилась от холода, смотрела, как в свежевырытую яму падают осенние листья, и вдруг осознала, что мы даже не рассматривали других вариантов. А ведь у моей бабушки тоже есть место на кладбище. Я не додумалась поговорить об этом с родителями. И даже не позвонила, не сказала, что Ваня умер. Думать эту фразу «Ваня умер» я уже научилась, но произнести вслух не могла, слова застревали в горле.

После кладбища я выпила водки и заснула. И только на следующее утро набрала номер родителей.

Подошла мама. Я долго не могла сказать о случившемся. Мы формально поговорили с ней ни о чем, и она уже успела весело попрощаться: «Ну, пока!», когда я, давясь от слез, произнесла, непослушным, словно замерзшим ртом:

– Ваня умер.

– Ну и хорошо, – очень спокойно и тихо сказала мама.

Алехандро обнял меня, и дал мне стакан:

– Выпей, тебе станет лучше.

Я пригубила ром.

– Я точно знаю, что мои родители делают сейчас в Москве. Папа сидит за столом, в своем кабинете, мама сидит на кухне и курит. И они делают это всегда в одних и тех же позах, как восковые фигуры в музее.

Мои родители довольны своей жизнью. Папа будет работать в своем кабинете до конца своих дней, а мама будет курить на кухне. Я думаю, отец тоже маме никогда не изменял.

Говоря это, я продолжала смотреть на черный полиэтилен и чувствовала, как у меня мурашки бегут по телу и волосы на голове начинают шевелиться.

Я выплакалась, и невероятная слабость навалилась на меня.

Мы выпили еще рома.

Когда наступила полная темнота, видение исчезло.

– Еще моя мама – расистка, – зачем-то сказала я и икнула от холода. – Когда в автобус заходит негр, она выходит из автобуса и ждет следующего. Если она видит, что в подъехавшем автобусе тоже сидит негр, она ждет следующего, и так далее. В конце концов она идет домой пешком.

Почему-то нам обоим стало смешно. Мы хохотали как сумасшедшие.

Наконец я сказала, икая и давясь от хохота:

– Я даже не знаю, как ей о тебе рассказать. Она, наверное, со мной за стол никогда не сядет.

Мы снова схватились за животы и упали на песок, размазывая слезы и хохоча.

Я с трудом выговорила:

– Она у меня такая брезгливая.

И больше уже ничего не могла сказать. Даже не знаю, почему нам стало так смешно.

Моя история произвела на редкость слабое впечатление на Алехандро. Я рассчитывала, что он проникнется сочувствием и перестанет меня прессовать, но не тут-то было.

Он пер к цели, как баскетболист на Олимпиаде:

– Ми рейна! Я не получаю оргазмо с тури! Я хочу секс и оргазмо тугево!

Мне стало обидно.

– Секс и оргазмо тугево! – твердил он, тиская и жамкая меня. – Тебе это сделает лучше. Тебе понравится. Мы будем с тобой много-много лун! Ты забудешь обо всем. Мени-мени мун, понимаешь? Я буду учить тебя сексу и испанскому! Ок?!

– Что значит «мени мун»?

– «Мени мун» много-много лун – это значит навсегда!

Он мягко, в поцелуе, прижал к себе мое обмякшее от страданий тело и уложил меня на песок, залезая под платье.

У меня мелькнула мысль, что действовать так нежно и умело может только профессиональный казанова. Это не нервные, истеричные движения искреннего любовника. Он слишком уверен и по-звериному точен в своих любовных стратегиях.