Три подруги и пустынная кошка (СИ) - Солнцева Анастасия

— Что дальше, что дальше… — проворчали в трубку. — А ничего дальше! Будь на чеку, кровопийца, проверяй тыл и следи за горизонтом. Кто знает, по чью душу убийца явился в наш город.

И разговор оборвали короткие гудки.

Князь вернул трубку на станцию и отправился за новой порцией алкоголя.

Про Чуму он знал. Знал больше, чем кто-либо еще в городе. Знал то, чего другие не знали, например, что Чума — действительно «она».

И «она» не приехала в город.

«Она» сюда вернулась.

Потому что здесь был дом той, которую все боялись, зная — у каждого из них есть что — то, за что можно предъявит счет.

А еще он знал, что «она» — никакое не пугало.

«Она» — прекрасная в каждом своем движении, каждом взгляде, каждом вздохе девушка.

И он сделает для неё всё.

Все, что только она попросит. Все, что она прикажет. Потому что он, Ян, знал, зачем Бель вернулась в город. Она вернулась за той, которая однажды, в безумную ежегодную ночь, под первые звуки танго, королевы того бала, источая аромат моря, ответила ему «нет».

Глава 5

Утром на следующий день, проведя ночь в мучительных раздумьях, Ян быстро умылся, оделся и, выйдя из дома, направился к припаркованному поблизости белому джипу. Сам он за рулем ездил редко, предпочитая прибегать к услугам водителей, благо в штате его домашней прислуги таковых имелось целых три человека, а вернее — три вампира. На самом деле, хватило бы и одного, но в его замке в принципе имелось прислуги больше, чем ему требовалось. Зачем он поселил в своем доме столько вампиров, большая часть из которых была обращенными, Князь и сам порой не мог объяснить, возможно, так проявлялась его тяга к благотворительности и широким жестам.

Но сегодня был особенный случай, сегодня он собирался сесть за руль лично, потому что не хотел, чтобы кто-нибудь был в курсе его планов. В такие дни, как этот, когда прошлое врывается в жизнь и начинает угрожать будущему, важно быть предельно осторожным.

Отперев дверь, вампир быстро запрыгнул внутрь, вставил ключ в замок зажигания и завел мотор, который тут же мягко заурчал, словно приветствующий давнего друга дикий зверь, распространяя по автомобилю легкую вибрацию. Сверившись с часами, вампир выехал с парковки и направился… в океанариум.

Даже сама мысль о посещении подобного заведения казалась странной, но, тем не менее, это было так. Князь собирался посетить один из крупнейших в стране музеев живой морской природы. Самое главное — именно в этом музее была собрана самая большая коллекция акул, за поведением которых можно было понаблюдать на расстоянии вытянутой руки.

Внимательно следившему за дорогой вампиру вдруг пришла в голову мысль — а как бы Ди отреагировала на его затею посетить океанариум? Наверняка, она разозлилась бы или оскорбилась. Для неё, нереиды, дочери стихии, рожденной беспрепятственно преодолевать бескрайние просторы морей и океанов, подобное обращение с подводными обитателями, скорее всего, являлось чем-то преступным, варварским, практически чудовищным. Никто не хочет сидеть в клетке, а для таких, как Ди, свобода — сама суть существования. Так что, вряд ли она согласилась бы отправиться с ним на экскурсию, рассматривать аквариумы и зачарованно глядеть на рыб, которых вырвали из естественной среды и посадили за стекло на потеху публике. Скорее всего, она прочла бы ему большую лекцию о неприемлемости подобного развлечения, а после, с тщательно скрываемой обидой, за себя и за них, порабощенных и лишенных дома, удалилась бы.

Хотя она никогда не умела этого делать — скрывать, всё её эмоции были настолько честными, чистыми и сильными, и хлестали из неё таким бурным потоком, что не распознать их было невозможно даже слепцу.

Ян представил себе лицо Ди, сообщи он ей об этих своих наблюдениях лично, и не удержался от смеха, когда перед его внутренним взором всплыло её лицо с забавно искривившейся в изумленном скепсисе мордашкой. Забавная. Всегда, и в его мыслях в том числе, она была забавной. Даже когда стремилась к кардинально противоположному поведению, нечто такое, живое, теплое, простое и яркое вырывалось из неё. Даже когда она играла во взрослость и рассудительность, внутри неё словно сияло солнышко. Ян видел это свечение, которое будто подсвечивало её изнутри, заставляя сверкать глаза, искриться волосы, переливаться кожу и выделять её из толпы таким образом, как если бы весь остальной мир был черно — белым. И только её он видел в цвете.

Черно — белое…

Бель тоже была черно — белой. На самом деле, черного в ней теперь было больше, а белое — практически отсутствовало. Не потому что она была или стала плохой. Ян категорически отрицал дуальность этого мира, не веря в деление по категориям «плохое» и «хорошее». По его мнению, не было стопроцентного зла, как не существовало и однозначного добра. Всё условное, зыбкое, тлеющее в огне страстей человеческих. И в этом мире Бель — темная, мрачная, кровавая и пугающая его составляющая. Что-то, что в конце не выйдет к свету и не отринет тьму, а останется в ней и научит всех ею наслаждаться.

Если Ди была светом, то Бель — мраком. Мраком, в котором раздается голодный рык чудовищ, затаившихся на время, но все равно жаждущих сорваться с поводка и вырваться на свободу.

Именно по этой причине Ян ехал в океанариум.

Он ехал усмирять чудовищ.

Верил ли он, что у него всё получится? Получится спасти Ди… себя… Бель?

Нет, но его утешало воспоминание.

Воспоминание о том, как однажды, когда он блуждал в сером, липком, удушливом тумане, путь на свободу вампиру показала девушка, улыбка которой срезонировала в его душе, вызывав необратимые изменения. Нет, это не было любовью с первого взгляда. Ян не был уверен и в том, было ли это любовью сейчас. Скорее, это было верой с первого взгляда. Верой в то, что всё вокруг — иллюзия, вымысел. Реплика реальности. И только маленькая нереида — настоящая. Как небо над головой — настоящая и вечная, что — то, что было раньше.

Благодаря.

И будет потом.

Вопреки.

Но если Ди была небом, порой ярким, ослепляющим разливающейся над головой лазурью, порой приглушенным, словно разбавленным ртутью, то небом была и Бель. Только небом ночным, иногда — звездным, сказочным, словно сошедшим с глянцевой обложки романа про любовь, а иногда — непроглядным, пугающим, демоническим.

«Неважно, сколько лет ты прожил, семь, семьдесят или семьсот. Если ничего хорошего в жизни не сделал, ничего безвозмездно доброго и чистого, то считай, что и не жил вовсе», — сказала однажды ему Ди.

И сейчас Ян собирался сделать нечто такое, доброе и чистое, что возможно, только возможно, спасет и его душу.

А была ли у него она, душа — то? В последнее время он начал в этом сомневаться, ощущая что-то такое внутри, что болит и колется, словно вертящийся в тесной норе взъерошенный и возмущенно фырчащий еж. Но разве таким, как он, позволено иметь то, бессмертное и бесконечно живое, о чем спето, сказано и срифмовано так много?

Душа — это для людей, для тех, чья жизнь не равно чужая смерть, чужая кровь, чужая боль. Чье существование в этом мире скоротечно, словно зажженная на ветру свеча, которая вспыхивает ярко, горит быстро и потухает внезапно. Но именно за счет этой скоротечности есть в распоряжении людей что-то, ради чего стоит и жить, и страдать, и умирать. Сам Ян долго не мог понять, что же это такое, что есть у людей и отсутствует у тех, кто способен существовать и мыслить столетиями, наблюдая за бытием. А потом понял — это «что — то» является способностью созидать. За свою скоротечную жизнь людям удается создавать то, что остается после их смерти, то, что продолжает жить даже тогда, когда их плоть сгнила, а кости истлели в сырой земле. Память о них продолжает жить. Их творения живут. И это нечто, идущее под руку с бесконечностью.

— Все течет, все меняется, — сказала однажды Бель, сидя на полу в кабинете Князя, погрузив маленькие изящные ступни в густой длинный ворс ковра ручной работы и рассматривая один из его коллекционных альбомов. Она часто так делала, особенно — по ночам. Тихонько прокрадывалась в его кабинет, брала с полки очередной том и, подобрав полы длинного халата, усаживалась на пол, скрестив перед собой ноги. Он никогда не понимал этой её тяги сидеть на полу, хотя в её распоряжении были и кожаные кресла, и большой мягкий диван, и даже его стол, на который она никогда не стеснялась запрыгивать с довольной лисьей улыбкой. Но что он понимал, так это её страх перед ночью. Она никогда не говорила об этом вслух, но он знал — ей страшно засыпать, но еще страшнее — просыпаться. — А Будда как лежал, так и лежит.