Тревожная вахта - Владимир Успенский

Мы с Астаховым стояли на мостике тральщика, когда сигнальщик вдруг крикнул громко:

— Правый борт тридцать пять! Плавающий предмет!

Нервы мои были настолько напряжены, что я вздрогнул и зачем-то схватился за кобуру пистолета. Потом я не мог без стыда вспоминать об этом.

Тральщик резко свернул в сторону. Вытянулись вперед тонкие стволы пушек и пулеметов.

— Плавающее бревно! — доложил сигнальщик.

Напряжение, охватившее меня, сразу прошло. Но я, наверное, был очень бледен: командир тральщика с удивлением смотрел на меня.

— Пойдемте выпьем горячего чайку, — предложил Астахов, взяв за локоть. И уже на трапе добавил тихо: — Надо поблагодарить сигнальщика.

— За что?

— Он хорошо наблюдает. Не его вина, что это только бревно.

— Да, — согласился я и крикнул: — Командир, объявите краснофлотцу благодарность от моего имени. Предупредите всех наблюдателей: смотреть внимательно!

— Есть! — ответил командир.

Мы с майором спустились вниз, в теплую, ярко освещенную каюту. Астахов потушил верхнюю лампу, оставил только настольную. Сказал строго:

— Ложитесь, Осип Осипович. Вы не спали почти сутки, а впереди ночь без отдыха.

Я послушался. В самом деле, отдохнуть было просто необходимо. Но сон не приходил. Я лежал, закрыв глаза, и лишь изредка поглядывал на майора. Он сидел возле стола слишком высокого для него. У себя в кабинете Астахов подкладывал на стул подушку, а тут ему нечего было подложить. Он водил по карте пальцем и шевелил при этом губами, будто разговаривал сам с собой.

Потом я всё-таки задремал. Проснулся часа через четыре. В каюте было пусто. Я вышел в коридор и спросил вестового, где майор Астахов.

— На мостике. Приказал доложить ему, когда вы встанете.

Через минуту майор был уже в каюте. Вошел холодный, в заиндевевшей шинели. Щёки его прямо-таки пылали багровым румянцем. Влажно блестели глаза. Он был чем-то очень доволен.

— Слушайте, какое решение, — быстро заговорил он. — Тральщик должен стоять у входа в залив. Я уже советовался с командиром корабля. — Он посмотрел на меня, ища одобрения. Я кивнул. — Нам незачем мотаться в море. Рядом с нами будут стоять резервные большие охотники. Во-первых, этим самым мы создаем как бы еще одну линию дозора. А во-вторых, это центр участка. Отсюда нам легче следить за событиями. Отсюда удобно послать резервный БО в то место, где появится опасность. Я бы даже снял с первой линии ещё несколько кораблей.

— Ну, это уж чересчур, — возразил я. — И не в нашей власти. А всё остальное одобряю. Вы нашли как раз ту господствующую высоту, на которой надлежит быть командирам.

— Осип Осипович, вы уже способны шутить! — обрадовался майор. — Значит, теперь всё в порядке!

Мы разложили на койке карту и ещё раз обсудили предложение Астахова. План его действительно был хорош. Кроме всего прочего тральщик стоял на том фарватере, по которому мы в своё время возвращались из поселка и который был известен рыбаку Кораблёву…

Я всё время пишу о наших планах, догадках, о наших разговорах про «морских дьяволов». Тут ведь вот какое дело. Обстановка сложилась такая, что мы были поставлены в пассивные условия. Мы могли только размышлять и предполагать. Инициатива в данном случае принадлежала немцам. Разгадать намерение противника — в этом заключалась наша цель. Ещё раз повторяю: мы сделали всё, что могли. Но мы не знали, что фашисты бросят в бой не надводные суда, а погружающиеся лодки «бибер».

Побережье Северной Норвегии изрезано многочисленными фьордами, которые глубоко врезаются в материк. Среди других выделяется Люнгс-фьорд. Он довольно просторен, в глубине его меньше островков. Сюда могут заходить крупные корабли.

В январе 1945 года в Люнгс-фьорд упирался левый фланг двадцатой гитлеровской армии. Выбитые с советской земли и из Финляндии немецкие горные егеря заняли тут новые позиции, обороняя подступы к важному порту Нарвик.

Поздно вечером в Люнгс-фьорд вошли три подводные лодки, несущие на себе «биберов». Когда появилась луна, осветившая сопки и черную поверхность фьорда, на воде уже ничего не было. Лодки погрузились и легли на грунт. Советский разведывательный самолет, пролетевший вскоре над фьордом, не обнаружил здесь никаких изменений. Как всегда, его обстреляла зенитная батарея, как всегда, бороздил воду патрульный катер.

А на каменистом дне фьорда шла тем временем своя жизнь. Все шесть водителей «биберов» находились на одной лодке, где для них отвели специальное помещение. Они отдыхали, ещё и ещё раз припоминали очертания берегов в заливе, положение звезд. Врач советовал больше спать.

Лейтенант Мерц чувствовал какую-то непроходящую тоску, с жадностью смотрел на лица товарищей, слушал их голоса. Это была жизнь, и не верилось, что всё вдруг может кончиться, что останется эта подводная лодка, кто-то из этих людей, а его, Йоганна Мерца, больше не будет. Лейтенант гнал расслабляющие мысли. Впереди — встреча с противником. Нужно выполнить свой долг, всё прочее не имеет никакого значения.

Мерц и фельдфебель Штумме внешне были совершенно спокойны. Остальные водители, молодые парни, не научились ещё скрывать свои чувства. Они неестественно громко разговаривали и хохотали. Потом возбуждение сменялось задумчивостью, каким-то оцепенением.

— Проклятое ожидание действует на психику, — сказал Зигфрид Штумме. — И чего мы тут околачиваемся, а, Карл? — обратился он к сидевшему рядом с ним ефрейтору Заукелю.

— Командиры знают, что делать, — ответил тот.

— Э, что с тобой говорить! — махнул рукой Штумме. — Ничего хорошего ты не скажешь. Ты из тех людей, которые считают, что у каждого начальника по две головы.

Все засмеялись. В соединение «К» Заукель пришел из концлагеря, где служил надзирателем. Его взяли потому, что он был хорошим спортсменом — пловцом. Однажды, выпив, он показывал товарищам свои крепкие, с короткими пальцами руки и говорил, что этими руками он убил двадцать шесть поляков и евреев. Ему верили. Заукель ненавидел русских, хотя сам не был на Восточном фронте и никто из его родных не погиб там. Может быть, он боялся расплаты. Фельдфебель Штумме как-то сказал Мерцу, что в Германии здорово научились обрабатывать таких щенят, как Заукель. Штумме был прав, но Мерца коробил его цинизм. Фельдфебель недолюбливал Заукеля и часто посмеивался над ним.

— Ты не наедайся на дорогу, — посоветовал ему Штумме. — «Бибер» отрегулирован точно по весу водителя. Перехватишь лишку — не сможешь всплыть.

— Не есть теперь, что ли? — проворчал Заукель.

— Скорей бы в поход, — продолжал Штумме. — Ей-богу, мне надоело сидеть тут и любоваться этим юношей последней модели. Карл, отойди от меня. Из твоего уха пахнет навозом.

— Оставь его, — вмешался Мерц. — И куда ты спешишь? Успеешь в пасть к русским.

— Я настроен идти в бой — и вдруг отменят операцию! — Штумме говорил, усмехаясь. Лейтенант не верил в искренность его слов.

— Не отменят. Дело зашло слишком далеко.

— Всякое бывает. Какой-нибудь пустяк, и операция сорвалась.

— У нас не сорвется, — заявил Карл Заукель.

— Вот теперь я верю! — воскликнул Штумме. — Я ведь знаю, чем набита твоя голова! Как ты сказал, так и будет!

Все снова засмеялись, а Карл Заукель недоумевающе и обиженно посмотрел вокруг…

Подводные лодки пролежали на грунте до следующего дня.

В 11 часов немного посветлело, улучшилась видимость. Но не надолго. Сумерки полярной ночи вскоре сгустились снова. Под прикрытием темноты лодки вышли в море.

Водители «биберов» заняли свои места, готовые в любой момент захлопнуть крышки люков, если лодка начнет погружаться. Лейтенант Йоганн Мерц сидел в тесном отсеке своего «бибера». Все остальные помещения его судна, разделенного переборками, были заняты балластными цистернами, бензиновым мотором, электродвигателем для подводного хода и различными механизмами. В главном отсеке, вокруг водителя, под ним и даже над ним, находились рычаги управления, а также баллоны с сжатым воздухом для продувания цистерн, кислородный баллон для искусственного дыхания, бензобак и бензопроводы, идущие к двигателю.

Тоскливо сидеть в отсеке одному. В голову приходят невеселые мысли. Вспоминается дом, детство, вся прошлая жизнь. Да, вся жизнь теперь в прошлом. Будущего нет. Ещё несколько часов — и конец…

Совсем другими мыслями занят был фельдфебель Зигфрид Штумме, тоже сидевший в одиночестве в своем «бибере», укрепленном на палубе той же самой подводной лодки, позади боевой рубки. Штумме здраво смотрел на вещи. В 1940–1941 годах казалось, что фюрер действительно завоюет мир. Зигфрид надеялся, что и он после войны получит хороший кусок земли где-нибудь на востоке. Но война проиграна. Теперь надо заботиться о том, как сберечь себя до мирного времени.