Чего хочет женщина - Татьяна Полякова

Муж был дома. Хоть брак наш давно уже стал не настоящим, нарушать приличия все-таки не стоило. Димка проводил меня до двери квартиры и ушел, а я позвонила. Валерка открыл дверь и ахнул:

— Ладка…

Как выяснилось, сообщить ему, что я жива и здорова, в суматохе забыли. Валерку мне стало жалко, а потом Димку и себя, конечно, тоже, затем пришла Аркашина очередь. Я опять заревела, сама не зная почему, и вроде бы задремала.

Из дремы меня вывел телефонный звонок.

— Тебя, — сказал Валерка.

— Кто?

— Не назвался.

— Принеси телефон, — попросила я, догадываясь, кто решил меня побеспокоить. И точно: я услышала голос Ленчика.

— Как прошла встреча, торжественно? — спросил Ленчик.

— Слезно. У тебя как дела?

— Жив-здоров… В догадках теряюсь…

— Напрасно. Лома я терпеть не могу…

— Наслышан…

— А ты мне нравишься.

— Выходит, я тебе должен? — хохотнул Ленчик.

— Не выходит. Ты мог меня с дерьмом смешать, а принял как порядочный, пальцем не тронул. Я добро помню. Считай, мы квиты. Да, вот еще что: решишь с Аркашей поквитаться, не забудь, что я есть на белом свете.

— Не забуду, и ты знаешь почему…

Теперь я хохотнула.

— Прости, говорить мне сейчас неудобно… Увидимся, даст бог…

— Увидимся, вот только с делами разберусь, а там…

— Удачи в делах. — Я повесила трубку. Смотрела в потолок и ухмылялась. Очень занятным показался мне наш разговор…

Валерка то и дело заглядывал в спальню и в конце концов лег рядом, правда, одеяло принес свое. Ночью мне сделалось совсем плохо, температура подскочила почти до сорока, перепуганный супруг вызвал «Скорую». Ехать в больницу я отказалась, лежала и думала: бог шельму метит… это мне за грехи…

К утру температура спала, взамен пришли слабость и апатия. Часов в девять позвонил Димка, голос какой-то сердитый.

— Как себя чувствуешь? — спросил он.

— Плохо, Дима. Ночью «Скорую» вызывали.

— Я сейчас приеду.

Тут я забеспокоилась.

— Дима, — сказала жалобно, — ну что ж Валерку-то в нелепое положение ставить. Он сейчас дома. Выздоровлю, увидимся.

— А то твой муж ничего не знает, — рявкнул он неожиданно зло.

— Одно дело знать, другое видеть, — ласково начала я, но слушать меня он не пожелал, прервал на полуслове:

— Ты из меня дурака не делай, я все прекрасно вижу…

— Что? — не поняла я.

— Все, — сказал, как отрезал, — может, я и дурак, но не настолько.

— Что ты болтаешь? — пролепетала я. — У меня голова кругом, руки дрожат, а ты вместо сочувствия бог знает какие глупости говоришь…

— Я предложил приехать. Чтобы ухаживать за любимой женщиной, когда она больна. Только ведь тебе это не нужно, верно?

— Что ты такое болтаешь? — разозлилась я; так слово за слово, принялись ругаться. Мне обидно стало, и опять я заплакала и бросила трубку.

Тут нелегкая принесла Таньку.

— Ты и вправду болеешь, что ли? — удивилась она.

— Дурака валяю, — огрызнулась я.

— Смотри-ка, температура, а Лом сказал — прикидывается. То, говорит, была здорова, как лошадь, то вдруг слегла.

— Ему бы самому так слечь, меня порадовать…

— Это вряд ли. Здоровьем его бог не обидел. Знаешь, как бывает: кому мозги, кому здоровье… Ладно, отлеживайся, тебе сейчас побольше спать надо. Личико у тебя совсем больное… Деньги я спрятала, выздоровеешь, отметим это дело.

— Отметим, — неохотно согласилась я. Танька вернулась от двери.

— Слушай, если ты больная лежишь, может, дашь ключ от Аркашкиной квартиры? Тебе она сейчас без надобности. Мне папулю пригреть надо: обворованный, несчастный, прибегал, к заднице моей жался, в общем, решила осчастливить, а дома Вовка.

— Возьми, — равнодушно кивнула я, и Танька меня покинула.

К вечеру у меня опять поднялась температура. Телефон звонил, а я даже подойти не смогла: головы от подушки не поднять. Муж из театра вернулся, напоил меня чаем и даже поцеловал, правда, в лоб, но с большой нежностью. Я нуждалась в утешении и припала к его груди, он стал говорить что-то ласковое и гладить меня по плечам, потом принес лекарство с кухни, заставил выпить, растер грудь какой — то гадостью, в общем, проявил заботу. Тут опять зазвонил телефон, Валерка подошел, снял трубку и очень зло ответил:

— Нет ее.

Я голову от подушки оторвала и спросила:

— Кто?

— Никто, — сказал он. — Номером ошиблись.

Видно было, что врет, и на душе у меня вдруг как-то стало нехорошо… Валерка сел рядом со мной, за руку взял и принялся о театре рассказывать. Я его слушала, понемногу успокаиваясь, и не заметила, как уснула.

Ночью меня точно ударили: вскочила в постели, страшно так, и чувствую, что беда рядом. Я хотела встать, позвонить Димке или Таньке, а лучше обоим, но от моей возни проснулся Валерка.

— Ты чего? — спросил испуганно. Ночные страхи показались мне глупыми.

— Сон плохой приснился, — слукавила я. Валерка меня обнял, к себе покрепче прижал, шепча на ухо что-то нежное и бестолковое.

В восемь утра звонок в дверь, Валерка открыл. В комнату влетела Танька, не бледная даже, зеленая какая-то. Я испугалась.

— Что? — спросила, а она в рев.

— Ладка, что случилось-то, господи, что случилось! Димка Аркашу убил.

— Как? — ахнула я, отказываясь верить, а сердце уже щемило: не зря, ох не зря меня ночью тоска мучила…

— Ладка, что будет, что будет-то, — вопила Танька. — Лом, подлюга, все он подстроил. А я-то, дура, сама ему разболтала, о господи, все, все пропало.

— Да расскажи ты путем, — заорала я.

— Да что рассказывать, все, доигрались. Лом сволочь, говорила тебе, не вяжись, все он, все он. Я ему сдуру брякнула, что Аркаша у моей груди греется, ну, что на квартире твоей встречаемся, черт меня дернул ему рассказать! Да разве ж я знала, господи? Мы с Аркашей, а в дверь звонок. Мы не открываем, ботать начали, того гляди дверь вышибут. Аркаша пошел, а я лежу. Слышу, Димкин голос, на отца орет, мне бы, дуре, выйти, а я лежу, уж очень злая на Аркашу была, замучил старый черт, пусть, думаю, по мозгам получит. Димка его, видно, за грудки схватил, а Аркаша ему пощечину, а Димка его и ударил. Я когда концы с концами свела да выскочила, Аркаша синенький лежит, а Димка мне: «Где Лада?» — «Как где? Дома. Болеет она». Димка к стене привалился, глаза белые… Сам милицию вызвал. Ой, господи, что теперь будет-то? Потянет всех Димка, всех, всех потянет. А срам какой, Ладка, срам! Слечу с работы, слечу. Ох, ты же знаешь, как я поднималась, все сама, все сама. И вот. Господи, за что? Димку жалко, пропал парень, и Аркашу жалко, а себя-то как жалко, слов нет!

Танька по полу каталась в истерике, а я, как чурка, в постели сидела, голова шла кругом.

— Танька, Димка-то где? — крикнула, перекрывая ее вой.

— Где, в тюрьме, где ж еще? Загремит теперь твой Димка лет на пять, если не больше. Ох, Ладка, шевелиться надо, ходы искать, пропадем, слышишь? Думай головой-то, думай, что делать.

Думай, не думай, а сделанного не воротишь. Димка отца убил и сам себя ментам сдал. Жизнь, привычная, отлаженная, разом рухнула, а что дальше будет, ведомо одному господу.

Скандал в городе вышел оглушительный, ни одна газета его не обошла, разговоров, пересудов и сплетен было великое множество, а мне хоть на улицу не выходи. Конечно, об истинном положении дел в милиции наслышаны были, но нас не трогали; Таньку только раз вызвали, а обо мне даже не вспомнили.

По Димке я тосковала, ревела ночи напролет и все думала, как его из тюрьмы вызволить. Нашли хорошего адвоката. Димка от него неожиданно отказался, думаю, тут не обошлось без его маменьки. Что она ему там пела, мне неизвестно, самой с ним встретиться так и не удалось.

В день Аркашиных похорон Валерка был в театре. Про дорогого друга даже не вспомнил, точно и не было его вовсе, зато ночью решил, что он мне муж. Я принялась его разубеждать, и до утра мы громко и зло ругались.

От моей прежней жизни остались осколки, душу грели только Танька да припрятанные деньги.

Танька поехала на кладбище, переживала она по-настоящему, рыдала взахлеб и все чего-то боялась. Проводив ее, я села на кухне помянуть в одиночестве Аркашу. Налила рюмку водки, заревела, да так и осталась сидеть за столом, раскачиваясь, подвывая да слезы размазывая.

В дверь позвонили, я пошла открывать и замерла от неожиданности с открытым ртом: на пороге стоял Пашка Синицын, Ломов дружок, и нагло мне ухмылялся.

— Чего надо? — грозно спросила я, потому что возле моей двери делать ему было нечего.

— Лом велел тебя привезти.

— Что значит привезти? Пусть позвонит. Договоримся.

— Значит, так, Лом сказал — будет трепыхаться, хватай за волосья и тащи. Мне что сказали, то и сделаю. Поехали.

Я одевалась, а у самой дрожали колени. Господи, что делать-то? Аркаша умер, Димка в тюрьме, кто за меня вступится? Ох, пропала моя головушка.

Сели в машину, я на Пашку посмотрела жалобно:

— Куда хоть везешь-то?