Ты, уставший ненавидеть - Андрей Валентинов

Теперь все было, конечно, не так. Камера, куда отвезли Орловского, была огромной, переполненной людьми. Ему досталось место на «втором этаже», на узких деревянных нарах размером с вагонную полку. В камере стояли постоянный полумрак и, что было неожиданно, почти полная тишина. Люди молчали, более того, каждый, казалось, сторонился соседа, а некоторые даже не отвечали на самые простые вопросы.

Когда нервы немного отпустили, Юрий не удержался и стал присматриваться. В основном, как он и предполагал, здесь собралась интеллигентная публика люди в мятых пиджаках с белыми, без кровинки, лицами. Поблизости от Орловского расположились несколько военных – вернее, как он понимал, бывших военных – в форме, но со споротыми петлицами. Знакомых не оказалось, впрочем, Орловский был даже рад этому. Всеобщее молчание не тяготило – было время подумать и собраться с силами.

Он почему-то думал, что его сразу же поведут на допрос. Когда этого не случилось, Юрий подумал, что его решили «потомить», чтоб арестованный «размяк», томясь неопределенностью. Но на третий день Орловскому стало ясно, что подобная «психология», о которой ему приходилось читать, в данном случае совершенно ни при чем. Огромный конвейер не успевал вовремя подавать жертвы: их было много, слишком много даже для широко раскрытых адовых ворот Лубянки.

Итак, враги, сами того не желая, дали время освоиться и продумать дальнейшее. Юрий приглядывался к соседям. Вид у всех был, естественно, невеселый, но, к своему облегчению, Орловский не заметил ни у кого неизбежных в подобном месте синяков, ссадин и прочих следов проведения следствия. То ли жертвы успевали признаться заранее, то ли в этой камере держали тех, кого предпочитали «обрабатывать» без излишнего рукоприкладства. Впрочем, Юрий не обольщался. Рядом могла быть другая камера, куда побольше этой, где держали тех, кому доставалось сполна.

Людей постоянно вызывали – одного за другим. На допрос уходили молча и так же молча возвращались – правда, как успел заметить Орловский, далеко не все. О том, куда попадали те, кто не вернулся, лучше было не думать. Конвейер работал, и Юрий окончательно понял то, о чем ему неоднократно говорил Терапевт: отсюда, из Большого Дома, не выходят. Огромная, отлаженная машина, хоть и работавшая натужно, с изрядной перегрузкой, не спеша, основательно перемалывала всех, попадавших в ее жернова.

Итак, ему не выйти. Нелепо доказывать здешним ангелам, что он ~ простой советский человек, чист перед родной властью и ровно ни в чем не виновен. Столь наивным Юрий не был. Одного его происхождения, знакомств и, кстати, первого ареста хватит за глаза. Вопрос в другом: что здесь знают о нем? Если они все же узнали о его книге, то выбора не было:

Надо молчать – и умирать молча. Но Юрий все же надеялся, что этого не случилось. Он верил Терапевту – и тем неведомым друзьям, которые Терапевту помогали. Они не должны ошибиться – иначе за Юрием пришли бы значительно раньше. А если так, то речь, очевидно, пойдет о чем-то ином: то ли о вредительстве в Историческом музее, то ли о рассказанном пару лет назад анекдоте. Правда, анекдотов Орловский не любил и, естественно, не занимался вредительством в стенах Музея, но подобное не исключалось, и Юрий постепенно приходил к единственно возможной тактике. Следовало признаваться – сразу, в любой глупости. Лишь бы эта глупость не была смертельной (последнее, естественно, тоже вероятно), и если, по возможности, его признание не задевало бы других. Правда, как осуществить это на практике. Орловскому было пока совершенно неясно. В любом случае от него потребуют имена. А тут начиналась стена, через которую Юрий перешагнуть не мог ~ даже спасая себя и тех, кто с ним связан.

Его вызвали на третий день, но, казалось, даже теперь следователю было не до него. Он листал бумаги, морщился и вздыхал. Наконец негромко ругнулся и поднял глаза на Юрия:

– Че, Орловский? Ладно, садись…

Последовало долгое копание в папке, после чего оттуда был извлечен относительно чистый лист бумаги. Следователь отвинтил колпачок ручки и, вновь скривившись, поглядел на Юрия:

– Слышь, Орловский, может, сам напишешь? Образованный вроде человек. Я тебе бумаги дам…

– Я… – Юрий немного растерялся. – О чем?

– Ну началось… – Следователь вновь ругнулся и дернул подбородком. Знаешь, Орловский, я об тебя руки марать не буду. Я тебя засуну в карцер дней на пять – и ты, проблядь троцкистская, мне целый роман напишешь? В стихах, бля!

– Но о чем? – Юрий чувствовал, что говорит явно не то, но он действительно не имел представления, чего от него хотят.

Следователь вздохнул:

– О своей антисоветской вражеской деятельности в составе нелегальной троцкистской организации, гражданин Орловский. Напоминаю, что чистосердечное признание… Ну и так далее…

Слово «троцкистская», произнесенное уже второй раз, удивило. Троцкого, как и прочих «героев Октября, Юрий искренне ненавидел. Но у следователя была, похоже, своя точка зрения.

– Ладно, – решил он, – не хочешь по-хорошему… – Он склонился над бумагой и обреченно вздохнул. – Фамилия?

Оставалось сообщить очевидное – что он Орловский Юрий Петрович, 1904 года рождения, русский, из дворян, образование высшее. Далее пришлось излагать столь же очевидные и явно известные следователю факты о своей беспартийности, о первом аресте десять лет назад и о последнем месте работы.

– Ну а теперь сообщите о своей антисоветской деятельности в Государственном Историческом музее, – подытожил следователь и вновь скривился.

Можно было вновь переспросить, можно – возразить и протестовать, но Юрий решился:

– Я признаюсь в своей антисоветской деятельности, гражданин следователь. Готов дать подробные показания по сути предъявленных мне обвинений.

– Как? – вскинулся следователь. – По сути? Ну и словечки подбираешь, Орловский. Ладно, признаёшься, значит. Хоть это хорошо… Ну, давай колись, контра!

– Прошу предъявить мне конкретные обвинения, – негромко, но твердо произнес Юрий.

– Чего? – Следователь, похоже, даже обиделся. – Чего захотел, сволота дворянская! Хитришь, значит! Да твои дружки – Иноземцев и Кацман – давно уже про тебя, гада, рассказали! Ишь, обвинение ему!

Юрий похолодел. Вася Иноземцев и Сережа Кацман – именно этих молодых ребят он защищал несколько дней назад на том последнем собрании, когда мерзавец Аверх обвинил их во вредительстве. Значит, мальчиков уже взяли…

– Я признаюсь… – кивнул Юрий. – Я участвовал в деятельности нелегальной контрреволюционной… троцкистской группы…

– Ага… – Следователь низко склонился над столом, начал водить ручкой по бумаге. – Ну и в чем заключалась эта ваша… деятельность?

– Я… я подготовил вредительскую экспозицию…

– Чего?

Юрий невольно усмехнулся. Бредовое обвинение он не выдумал. Подобную глупость он услыхал от того же Аверха, правда, с глазу на глаз.

– Я заведовал фондом номер пятнадцать. Это – позднее средневековье. Мы готовили новую экспозицию по созданию русского централизованного государства. Я подобрал экспонаты таким образом, чтобы преувеличить роль эксплуататорских классов в создании Московской Руси и преуменьшить роль трудового народа. В экспозицию я сознательно включил книгу троцкистского историка Глузского, использовав ее в качестве пропагандистского материала…

Приблизительно в подобных выражениях изъяснялся Аверх. Правда, на том собрании он почему-то не упомянул о злополучной экспозиции…

– Так… – Следователь оглядел написанное и почесал затылок. – Какие указания вы, гражданин Орловский, давали вашим сообщникам Иноземцеву и Кацману?

– Я не давал никаких указаний Иноземцеву и Кацману. Они работали в Музее всего месяц. В нелегальную организацию не входили.

– Угу, угу, – покивал следователь. – А почему же ты, проблядь, защищал их? Перед всеми защищал?

– Потому что они были невиновны, – пожал плечами Юрий. – Разве этого мало?

– Угу… Невиновны, значит… Ну, бля, гуманист! – Следователь покачал головой и вздохнул. – Ох, Орловский, отправлю я тебя все-таки в карцер. Там и не такие, как ты, мягчали… Невиновны… Может, ты скажешь, что и профессор Орешин, бля, невиновен?

Новый удар, на этот раз куда более тяжелый. Александр Васильевич Орешин, один из последних старых профессоров Столичного университета, каким-то чудом уцелел в эти страшные годы, устроившись с помощью друзей в нумизматический кабинет Музея. Александр Васильевич, душа-человек, неправдоподобно честный и блестяще эрудированный, всегда вызывал восхищение у Орловского. Еще в студенческие годы он читал статьи профессора по русской нумизматике, а позже часто беседовал со стариком в его тихом кабинете, где со стендов тускло отсвечивали древние монеты ~ молчаливые свидетели прошлого. Значит, им нужен Орешин…

– Я ничего не знаю про антисоветскую деятельность профессора Орешина. Юрий посмотрел следователю в глаза. – Не знаю! Антисоветскую работу в музее я вел сам.