Ветер плодородия. Владивосток - Николай Павлович Задорнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вот вранье!
— А князь И Шань упирался якобы для виду, чтобы не потерять лица. — Сибирцев вдруг расхохотался. — Всем известно, что власть маньчжур, где она и была, прекращает свое существование по всему левому берегу. Все решили якобы два мешка с серебром! Я знаю, что вранье! Поздравляю вас!
— Благодарю.
— Дайте мне обнять и поцеловать вас По-православному.
— Да будь благословенно наше дело. Но что за дружба у вас, кто вам обо мне докладывает?
— Китайцы жалуются мне и на вас, и на своих чиновников, как будто я приехал сюда из Пекина ревизовать айгунского амбаня.
— Зачем вы так часто и подолгу плаваете в холодной еще воде, Алексей Николаевич? Китайцы сегодня после подписания договора сказали мне, что в Амуре около моих барж ночью плавает дракон.
— Это хорошо. Хей Лу Цзян — Река Черного Дракона. Черный Дракон. Никогда не тронут, — ответил Алексей. — Пока это мое единственное удовольствие на службе прогресса. Плавая, я успокаиваюсь.
— Тяжелая задача?
— Да.
«Отчего вам так надобно успокаиваться?» — хотел бы спросить Муравьев. Но он никогда не совал нос в личные дела своих сподвижников и сплетнями, как министр и губернаторы, не занимался. Однако кое-что лезло в голову… Что с ним? Разрыв с невестой? Уже давно, кажется, а забыть не может. Могла изменить в войну, вышла за другого. Кто же будет ждать, если в Японии у всех наших офицеров были японские жены.
Муравьев помолчал и подумал.
— Приступим к делу, — сказал он.
— Вы подписывали трактат, а на меня повеяло раскаленным жаром тропической весны, и я не мог заснуть.
— Что же вы делаете в таких случаях? Читаете?
— Я не зажигал огня. Князь Дадешкалиани вошел во тьму и засветил мою свечку… Читал на память… Стихи китайского поэта о нефритовой башне весны.
Генерал подвинул Алексею лист трактата и откинулся в кресле.
— Без триумфальных арок, церемоний и декораций. Утром за дело! Теперь решетка отворяется, и я выпускаю на арену молодого тигра.
Видно, придется оправдывать похвалы.
— Завтра вы с полковником Ивановым передадите китайским представителям, которых назначил князь И Шань, две пушки. Остров выбран. Полковник и артиллеристы покажут испытания. Вы готовы?
— Да. Стрельбище подготовлено. Пушки и цели установлены. Люди там, на месте, живут в палатках. Кони пасутся. Все как на артиллерийском полигоне. Золотые руки у наших нижних чинов!
— Вам все известно? — спросил Муравьев.
— Так точно, Николай Николаевич!
— Что намерены делать после сдачи пушек?
— Жребий мой выбран. Я остаюсь начальником поста на устье Зеи, в городе Благовещенске.
— Это вам нравится?
— Я все время приглядываюсь к стране. Вы же сами, Николай Николаевич, сказали мне, что это высокая честь.
— А вы поверили! Я сказал, чтобы испытать вас!
— Вы так и государя императора испытываете и всех, с кем вам приходится встречаться?
— Неужели вы полагаете, что я приказал вам подобрать команду из образцовых матросов для плаваний через реку в гости к айгунскому амбаню и чтобы посадить вас здесь всех на зимовку? Трепещите!
Случается, что от внезапных выходок Муравьева людей поражает как громом, они теряются, их трясет. Таков стиль правительственный, введенный в обиход покойным государем.
— Холодный климат привычен вам?
— Я вырос в холодном климате.
— Но я не оставлю вас в холодном климате.
Муравьев умеет задать распеканцию, заявить, как бы невзначай: «А ну, не велик барин! Одним росчерком пера я могу превратить Амур в Россию, а независимого офицера с такими же взглядами, как у меня, — в нуль».
— Мы с вами люди дела. Вы мой самый доверенный и самый неутомимый спутник. На вас вся моя надежда! Вам будет вручен пакет с бумагами. Шлюпка и команда наготове. Ваши люди. Припасы, продовольствие рассчитал Маслов.
— Да, он говорил мне.
— После сдачи пушек отправляйтесь в плавание с вашими опытными матросами.
— Куда же идти? В Петербург? — В Сибирцеве проснулся ретивый исполнитель. Сорвалось с языка, не утерпел.
Муравьеву самому хотелось бы в столицу! За почестями, за признаниями и славой! Прочитать про себя в петербургских газетах. Но он не старичок, играющий в ордена и звезды, и дела своего не покинет. Он тысячу раз должен доводить дело до конца, пока в душе есть божественный огонь. Ему уже перевалило за сорок, ждать нельзя. Он с честью перешел из одной эпохи в другую. Скоро огонь начнет гаснуть. А дела много. Дело еще только начинается. За нами будущее.
— В другую сторону, Алексей Николаевич. Надо не только известить нашего посла в Китае графа Евфимия Васильевича, что сегодня подписан договор, но и остеречь его от промахов, которые он готов наделать. Туда, откуда, как вы сказали, повеяло на вас раскаленным жаром весны, где знакомые вам горячие ветры. Сон в руку, Алексей Николаевич. Ветры плодородия дуют там с благословенной равнины Китая. Я все решил, еще когда вы играли и пели.
— Что же вы мне раньше не сказали? Ведь я же должен приготовить себя и людей, и все необходимое. Зачем было держать в секрете?
— Маслов был с вами в Японии и в Гонконге. Он уже все подготовил, но не знал, куда идти. Завтра поставит всех интендантов на ноги. Я отдам приказания. Маслов — кругосветный моряк. Теперь он — офицер. С богом! Б Китай! В залив Печили! На русскую эскадру. К послу Путятину. После разгрома в Кантоне соединенные эскадры англичан и французов, а также американцев пришли на север, в залив Печили, угрожая Пекину. Наш адмирал прибыл туда раньше всех. Остерегите его. А то он заключит договор, который может все испортить. Не сочтите хвастовством, я знаю, что говорю. Из всех англичан я считаю графа Элгина своим единственным достойным соперником. Повидайте его. Какие новые сотрясающие удары наносит он по запертым воротам Китая… Кому и какие удары придется наносить вам, мой дорогой? Вы помните дуэнью в романе «Варфоломеевская ночь», которая, сопровождая героя ночью к любовнице, упрекает его, зачем он берет с собой кинжал, и говорит: «Вам придется наносить там удары совсем другим оружием».
Шутка некстати и оскорбляет молодые чувства Алексея Сибирцева. Муравьев не циник, это не Кавадзи. Знает, как тяжко исполнить его поручение, хочет золотить пилюлю. Но, черт возьми, как, однако, хороша жизнь!
— Я бы дал вам пароход для спуска по Амуру, но пришлось бы останавливаться, рубить дрова. И ночью пароходу нельзя идти. Парусная шлюпка с такой командой пойдет быстрей, чем пароход. В стойбище Бельго живет мой друг — гольд Удога, его возьмете лоцманом в
