Ветер плодородия. Владивосток - Николай Павлович Задорнов

class="p">Да, конечно, и у нас таков же дипломатический этикет: показывать нашу неуступчивость, объявлять о вражде непримиримой тому, перед кем на деле тайно заискиваем и от кого хотим призаняться чем-либо полезным.

Суть заключенного договора: граница между Россией и Китаем идет по реке Амур до устья Уссури. Пока больше ничего не сказано, но устно говорено, что, по приложению, граница будет считаться не по фарватеру, а по китайскому берегу. Ниже устья Уссури оба берега Амура принадлежат России. По реке Уссури земли между рекой и морем состоят в общем владении России и Китая. Вот тут-то, по настоянию И Шаня, вставлены слова: «Как и прежде».

— Теперь России можно занимать морские гавани, генерал Муравьев. Действуйте поскорее. Только не трогайте наши рыбалки и огород с тыквами, который имеется на острове у нашего маньчжурского чиновника.

— Венюков не ждал, он по моему приказанию сегодня ушел на Уссури, подымется по реке и через перевал пойдет к морю.

— Мы оба народы северные и близкие друг другу. Ставьте в Приморье свои посты. Западные моряки могут опять там появиться. И вы, и мы об этом знаем. Я вам больше скажу; мы не сможем оберегать те берега моря… Но появление нового английского города между Россией и Китаем нежелательно. Сразу порешить с вами дело о Приморских землях мы не сможем. Еще нельзя требовать в Цзун Ли Ямыне. А теперь, согласно трактату, эти земли, как подтверждается, всегда были и в русском владении. Потом на это сошлемся. Все будет зависеть от вас, как вы будете действовать, опережая других. Докажите свою силу против наших врагов. Мы будем надеяться на вас, верим делам, а не словам.

И Шань опять сказал, что когда в позапрошлом году в южную гавань Хай Шень Бэй явилась западная эскадра королевы, она не встретила никого, а на ближнем острове увидели единственного чиновника из Хунчуна, который в это время работал на огороде и очень рассердился, что его застили в простой одежде. Он там разводит овощи, гонит просяной самогон и продает ловцам трепангов.

— Как же вы объявите в Китае о заключении договора? — спросил Муравьев, помня оговорку, которую сделал посол Сына Неба при первой беседе.

И Шинь еще раз подтвердил, что поскольку каждое правительство не должно говорить правды о своих делах народу, то и в Китае, как бы ни было объяснено заключение договора, не следует генералу Муравьеву удивляться.

— Примите это уверение, досточтимый генерал и подлинник императора.

— Но как же это будет сделано?

— У нас есть в стране газета. Одна газета на весь Китай. Но очень хорошая. Вы знаете, «Правительственные ведомости». Издается в Пекине. Небольшая пекинская газета, но дает главные основные понятия.

«Как объявим? — мог бы добавить И Шань. — Вероятно, для народа, чтобы не сомневался в могуществе власти, будет объявлено, что богдыхан, внемля нижайшим просьбам русского царя и своих данников из соседних земель, благосклонно разрешил им жить на плохих и болотистых землях по Амуру. Тут же объяснено будет, что в России холодно, болота всюду, жить людям негде, они бегают с места на место и не могут найти ничего хорошего. Поэтому русский царь слезно просил богдыхана пожалеть русский народ… Объявят указом, что эти земли хороши для русских, но не для китайцев. В самом деле, в Пекине все согласны, что эти гнилые и сырые территории, которые всегда затопляются размывами рек, имеют мало ценности. А леса там горят вместе со зверями и с охотниками. Словом, все будет доказано. Есть умные люди, которых хорошо содержат и которые думают за правительство и позволяют ему лениться. Все объясняют народу. Всякая политика должна быть гибкой. Дипломат не должен быть мулом или верблюдом. Надо уметь делать уступки соседям и даже противникам. Но уступки уметь толковать как нашу победу».

— Глупому народу надо уметь объяснить, чтобы в силе правительства нашего не сомневался. Это возможно. Это не английская политика!

— И вы знаете ее?

И Шань не ответил.

— В Китае много умных людей, — продолжал он, — всех невозможно уничтожить, кто бы ни взялся наводить порядок.

Но почти у всех умных людей много опыта, но не такого, как сейчас надо, и без совета и приказания никто и ничего не смеет придумать.

«Кроме того, — мог бы добавить И Шань, — может быть пущен слух по Китаю, что за этот договор И Шаню отрубили руку, или что он ждет суда, или отправлен в ссылку и будет там отравлен. За исполнение повеления, которое дано самим же богдыханом. И на самом деле могут меня отравить или отрубить голову! А я весел и улыбаюсь; если Сын Неба переменит свое решение! В государственной политике бывает, что правительство со своими же недоброжелателями действует заодно».

Когда-то за договор с иностранцами И Шань, близкий родственник императора и самый богатый человек в Китае, был лишен состояния и заслуг и приговорен к смертной казни, которую император заменил на заключение в темнице. Потом И Шаня помиловали и послали губернатором в Цицикар и возвратили часть состояния, и вот уже 20 лет идет суд и тяжба, отдавать ли ему все остальное.

А И Шань смеется…

Муравьев, огорошенный комплиментами князя, не нашелся что ему ответить. Да и надобности нет.

Он прекрасно понимал, что китайцы, публикуя сведения о договоре, будут придерживаться не выражения духа дружбы с Россией, а собственных традиций. Но уж очень откровенно князь ему все выложил.

«Ну, а мы? Письма и пакеты с копией Айгунского договора послезавтра пойдут в Петербург с чиновником Министерства иностранных дел фон Бютцевом на баркасе до Усть-Стрелки, а дальше курьер поскачет „бойко“; то есть будет старательный дипломат-петербуржец бить по дороге смотрителей и ямщиков. Разве мы хуже китайцев? Ну, а если он меня спросит: „Как вы объявите?“ Мы тоже поступим как у нас принято. И не только у нас, но и во всем мире. Мы завоевали! Победители!»

Муравьев знал за собой грех. Он умел подмочить репутацию, а потом убрать совсем, сбить с позиции любого, кто казался ему соперником; как бы нужен ни был, но разве другой на его место не найдется? Хотя перед отъездом из Петербурга Муравьев видел Завойку и принял его советы. Муравьеву приходится быть совершенно похожим на сибиряков. Те думают только о себе, каждый полагает, что Сибирь должна принадлежать только ему одному. А всех остальных просветителей — убрать! Уничтожить и память о них! Оставить только тех, кто старается для Муравьева. Деятель прогресса должен быть единственным? Сколько их уже полегло за последние годы, великих