Черные шляпы - Патрик Калхэйн

— Что случилось со всеми приличными местами, где подают омаров, в этом городишке? «Сухой закон»! Мужчины отправились на войну, а в это время их жены, оставшиеся дома, протолкнули эти проклятые запретительные законы. В ресторанах Ректора и Дель Монико нельзя использовать вино даже в готовке! Мужчина не может позволить себе поставить рядом с приличной закуской даже бутылку шампанского!

Чтобы подчеркнуть весь абсурд ситуации, Бэт глотнул ледяной воды.

— И теперь Дель Монико закрывается! — продолжил он свою тираду. — А это место может сменить свое название на какую-нибудь французскую белиберду. Представляешь?

— Как стейки?

Стейки были превосходны, огромные, с кровью, такие, какие любили они оба, но Бэт не унимался:

— Все превосходные старые бары, отличные рестораны и чудесные кабаре закрывают свои двери, а эти проклятые нелегальные кабаки берут верх.

— Нелегальные кабаки, — задумчиво произнес Уайатт. — Сын Дока, Джонни. Так он в это ввязался?

Они собрались пить кофе.

Бэт кивнул, размешивая сахар.

— Лучше бы он занялся честным бизнесом, как его отец.

— Зубоврачебным, ты имеешь в виду.

— Черт подери, нет! Игрой! — сказал Бэт и заговорщически наклонился к Уайатту, понижая голос, хотя соседние столики были пусты. — Он чертовски хорош в игре, Уайатт. Он читает людей и карты.

— Вполне достойно сына Дока.

— Некоторое время назад Джонни сыграл с большой ставкой с одним парнем в отеле «Сент-Френсис». В той игре участвовал еще один парень, который ходит в окружении толпы легавых. С Ротштайном.

— Арнольдом Ротштайном?

Бэт кивнул.

Ротштайна называли мозгом нелегального Нью-Йорка. Он был известным посредником, провернувшим фальсификацию последней Мировой Серии. Что возмутило Уайатта как поступок чертовски ловкий и абсолютно не американский по духу.

— В любом случае, это было за пару недель до вступления в силу этого проклятого закона Волстеда, — продолжил Бэт. — Парень, которому принадлежали шесть салунов по всему городу, поставил все шесть, плюс весь запас спиртного, на тузов против валетов.

— Кто же упрекнет его?

— Он сам, — ответил Бэт, подняв бровь. — У Джонни были четыре двойки.

Уайатт отпил глоток черного кофе.

— Парень, владеющий салунами, должно быть, был несколько безрассуден накануне вступления в силу «сухого закона».

— Безрассуден, пьян и подавлен, глядя на общее состояние своих дел. Это, плюс четыре двойки, все, что ему потребовалось.

— И что случилось?

— Он расплатился. И покончил с собой неделю спустя.

Уайатт нетерпеливо потряс головой.

— Не с владельцем салунов — с Джонни. Что ему было делать с шестью салунами накануне введения «сухого закона»?

— Ох. Он оставил себе запасы выпивки и продал салуны обратно Ротштайну за кучу денег… которую использовал, чтобы купить старый особняк на западном конце Сорок пятой.

— И что это означает?

— То и значит. Дом Холидэя. Я отведу тебя туда.

— Сейчас?

— Нет, черт подери! — ответил Бэт, бросая салфетку и беря в руки чек. — Сначала мы сходим на бои.

«Мэдисон-сквер Гарден» представлял собой дворец из желтого кирпича и белой терракоты, центральную башню которого венчала статуя обнаженной Дианы-Охотницы. «Неподходящее место для матчей по боксу», — подумал Уайатт.

Длинное здание, протянувшееся от Мэдисона до Четвертой авеню, между Двадцать шестой и Двадцать седьмой, дало приют (среди прочих) театру, ресторану, концертному залу и саду на крыше, где десять или пятнадцать лет назад уважаемый архитектор, его построивший, Стэнфорд Уайт, был застрелен мужем его бывшей любовницы Гарри Toy, психованным миллионером из Питтсбурга. Не надо было быть ньюйоркцем, чтобы знать об этой прелестной танцовщице, Эвелин Несбит, и той ссоре, которую она вызвала. Достаточно было прочитать «Полицейскую газету».

Уайатт читал ее.

Несмотря на кровавый эпизод в истории «Гарден», боксерский матч нелепо смотрелся в аляповатом розовом интерьере здания в стиле рококо. Но поскольку посередине здания была огромная арена (изначально предназначенная для выступлений на лошадях, как сказал Бэт), сейчас ее окружали клубы сигаретного и сигарного дыма и шумные поклонники бокса, среди которых ходили разносчики, продавая жареный арахис и хот-доги, это как-то компенсировало несоответствие. Балконы по всем четырем сторонам были украшены красно-бело-синими лентами, высоко нависая над рингом, рядом с потолочными фонарями и черными громкоговорителями в форме колоколов, из которых временами доносились случайные неразборчивые объявления.

Уайатт сел между Бэтом и худым, с тонкими губами мужчиной, курившим одну сигарету за другой. Его темные, покрытые лаком волосы были зачесаны назад, а под очками с проволочной оправой скрывались серо-голубые глаза.

— Уайатт, это мой друг, Эл Раньон, — громко произнес Бэт, чтобы перекричать шум, исходящий от арены. — Эл, это Уайатт Эрп, о котором я тебе рассказывал.

Крепко зажав сигарету в узкой щели своего рта, Раньон кивнул, и они с Уайаттом обменялись быстрым и крепким рукопожатием.

— Парень — твой большой поклонник, — прошептал Бэт, наклонившись к Уайатту. — Настоящий фанат. Он пишет, подписываясь своим вторым именем — Дэймон. Может, ты что-то и читал из его работ.

Уайатт действительно неоднократно читал статьи в спортивном разделе, написанные Раньоном. Этот чудак был известен по всей стране как эксперт в области бейсбола, бокса и детского бейсбола. Раньон был самым настоящим чудаком — его светло-коричневый клетчатый костюм был идеально выглажен, а цветастый галстук зашпилен булавкой с бриллиантом. Когда он поднял руку, делая какое-то замечание, на пальце блеснул массивный перстень.

— Читал ваши статьи. Хорошие, — сказал Уайатт «парню», которому уже было под сорок.

Невыразительно глянув на Уайатта, Раньон шевельнул сигаретой в углу рта, пробормотав «спасибо», и снова вперился глазами в ринг, на котором боксеры уже пришли в свои углы. Между ними расхаживал распорядитель с мегафоном в руке.

Вот и вся беседа между Уайаттом и его «большим поклонником».

Бой был хорош. Двое тяжеловесов, Билли Миске, отдавший титул чемпиона Джеку Демпси в двух тяжелых боях, и Билл Бреннан, еще один претендент.

Бэта, похоже, не впечатлили эти бойцы.

— В лучшие годы ты бы уложил любого из них, — сказал он Уайатту в промежутке между раундами.

Затем он наклонился к Раньону.

— Эл, ты сидишь рядом с человеком, которого я считаю лучшим из прирожденных боксеров, которых я когда-либо видел. Я знаю его с начала семидесятых, и никто еще не махал кулаками так ловко, как этот парень.

— Бартоломью… — медленно проговорил Уайатт.

Бэт проигнорировал его подначку и продолжил:

— Сорок лет назад на Западе, дай бог, пара человек могли победить Уайатта в грубой драке, и, я думаю, он мог бы задать хорошую трепку этой молодежи даже сейчас.

Глаза Раньона, скрывавшиеся за очками, напряглись, он слегка кивнул и снова уставился на ринг, когда гонг возвестил начало следующего раунда.

— Эти парни — чистой воды специалисты по танго, — с горечью произнес Бэт.

Но Уайатт счел, что бой вполне хорош. Они сидели достаточно близко к рингу, и в свете ламп были видны брызги пота и крови, летавшие над ним.

Во время очередного промежутка между раундами Уайатт обратился к Бэту:

— Что ты знаешь про этого мальчика Капони, который доставил неприятности сыну Дока?

— Спроси Эла. Он эксперт по таким громилам.

— Капоне, а не Капони, — не поворачиваясь к ним, сказал Раньон. — Один из команды Йеля. Многообещающий.

— Крутой? — спросил Уайатт.

Раньон кивнул, прикуривая последнюю сигарету.

Бреннан отправил Миске в нокаут в седьмом раунде. Рефери стоял над поверженным боксером, громко считая.

— Это приблизило Бреннана к бою с Мучителем, который прибьет его, — заметил Бэт.

Он упомянул прозвище Демпси, Манасский Мучитель. Уайатт был уверен, что Раньон сам штампует эти клички, но не стал спрашивать подтверждения.

За все время боя Бэт не сделал ни одной записи, возможно, поскольку он уже принялся писать следующую заметку, Раньон же, не глядя, исписал половину записной книжки. Все его внимание было приковано к рингу.

Сдержанный, одетый в щегольской клетчатый костюм репортер встал с места одновременно с Уайаттом и Бэтом.

— К Дойлу? — спросил он.

— Не сегодня, — ответил Бэт.

Раньон кивнул, затем кивнул Уайатту и ринулся сквозь переполненный проход, разрезая толпу, как нож. Наверное, он торопился перепечатать свой репортаж.