Золото лепреконов - Снорри Сторсон

Лепрекон не договорил и, вытащив откуда-то увесистую кружку, сделанную из наперстка, зачерпнул из своего бочонка.

– Нам уже давно надо серьезно поговорить, – продолжил лепрекон, приглашающим жестом давая понять, что Миха может пить сколько хочет, не придумывая бесполезных тостов. – Проблема, Миха, в тебе. Видишь ли, я… как бы это сказать, закреплен за тобой навечно. Ну… или пока наше руководство не издаст новых постановлений на этот счет.

– Меня такое соседство не пугает, – поспешил заверить Зава.

Он вдруг понял, что лепрекон, в каком-то смысле, идеальный собутыльник – он маленький и много не выпьет, с ним поговорить можно… к тому же, он много не выпьет, и поговорить можно, да и не пьет много… – Зава словил себя на том, что уже изрядно захмелел.

– Дело вот в чем, – продолжил лепрекон, – я закреплен за тобой навечно потому, что это мое наказание такое. Когда-то давно я… впрочем, это несущественно. Главное то, что мы связаны одной ниточкой. Или, если угодно, то – бутылочкой.

– За это и выпьем, – поддержал Зава.

Они чокнулись и выпили, потом еще… и еще. Вечер плавно сменился ночью. Вино текло рекой. Не осталась без внимания и закуска.

– Друг мой, лепрекоша, – любовно шептал Михаэль Зава, пьяно клянясь в любви и дружбе.

– Я тебя тоже люб… ик… лю, – согласился Вицли Шмель.

– А давай, лепрекоша, выпьем!

– А давай, Михаэша… ик!

Утро выдалось хмурым и суровым. Миха очнулся на пустом полу. Рядом храпел Вицли Шмель. «Надо бы его в цирк сдать», – подумал больной головой Зава и схватил валявшийся радом бочонок. Бочонок оказался полным. Миха заглотил его одним глотком, привстал, протер глаза, потянулся и зевнул, понимая, что наступило еще одно бессмысленное, кошмарное утро, за которым последует еще один тупой и безрадостный день, а закончится все унылым бездарным вечером, пока не придет долгожданный сон. «Так зачем ждать?» – подумал Михаэль, – «Не лучше ли уснуть сейчас?» Зава отметил, что в клавесине осталось всего пару бочонков вина. Он выпил их оба, один за другим, затем прислонился к стене и захрапел так, что разбудил этим маленького человечка.

Вицли Шмель проснулся от храпа своего «хозяина». Так у лепреконов называется человек, прикрепленный к тебе пожизненно. Он брезгливо и хмуро посмотрел на спящего. Башмачник стонал во сне и чмокал губами, как будто пил вино. «Все мои запасы сожрал за один присест», – подумал лепрекон, но не обиделся, а лишь махнул рукой. Он огляделся по сторонам и понял, что со вчерашнего дня ничего не изменилось. Да и чему было меняться в абсолютно пустой комнате? Уныние и скука овладели лепреконом, а выпить уже было нечего. Вицли Шмель залез в клавесин, достал оттуда клочок бумаги, чернильницу и маленькое перо, переделанное из какой-то булавки. Тяжело вздохнув, он уселся прямо на пол и написал письмо следующего содержания:

«Милейшая дева ясноокая, мать моя, принцесса, товарищ, Ле Улиншпиль фон Шмель! Пишет тебе твой, давно забытый, Вицли. Понимаю, что за грехи мои тяжкие я писать бы не должен, но! Нет у меня выхода в этой безвыходной ситуации, кроме как сообщить тебе о своем плачевном положении здесь… на поверхности. У вас там… на пятом уровне, сейчас, небось, харчи в час обеденный, а у меня тут нету ничего. Хозяин мой сожрал и выпил все до донышка. Он вообще тип нудный и сильно пьющий, я из клуриконской формы не вылезаю. Печальны обстоятельства жизни. Так, что я решился вернуться в семью и… пусть меня лучше Бабуля крысам скормит. Таков выбор. Жду твоего ответа-решения, без надежды на благоприятность.

Твой бывший сын, Вицли Шмель»

Он запечатал письмо, сложив его в какую-то хитрую конфигурацию, и как-то особенно протяжно свистнул. Из дыры в полу высунулась крысиная морда.

– На пятый, – сказал Вицли Шмель и сунул письмо прямо крысе в зубы. Та понимающе кивнула и скрылась, а лепрекон задумался, обхватив голову руками.

Через какое-то время полной тишины, прерываемой лишь назойливым храпом, в дверь настойчиво постучали, и Вицли Шмель спрятался в клавесин. Стучали долго, что-то кричали. Затем последовал мощнейший удар, за ним еще один – похоже, кто-то собирался снести дверь с петель. Но дверь не поддавалась. Почему? Потому, что открывалась в другую сторону. Наконец, с той стороны это сообразили и подергали за ручку. Дверь оказалась не заперта и гостеприимно открылась без всяких проблем.

– Вы идиот, констебль!

– Виноват, господин Шмык! Кто ж знал, что у него дверь открывается не как у всех! – огрызнулся полицейский.

Полицейские быстро растормошили Заву, привели его в чувство при помощи холодной воды и нескольких затрещин. Пьяньчужка отбрыкивался и дерзил до тех пор, пока не заметил того, кто стоял несколько позади. Будучи замеченным, человек приблизился и произнес:

– Вы, Михаэль Зава, должны мне пятьдесят золотых! Не стану скрывать, что это сумма незначительная. Но, если каждая пьянь будет воровать у меня золото, согласитесь, тогда любой на моем месте пойдет по миру. Не правда ли?

– Дааа… – нехотя выдохнул Зава.

– Ну, а раз вы так легко со мной соглашаетесь в этом, то, надеюсь, вы так же легко согласитесь и предоставить… вернуть мне занятую вами давеча сумму, согласно договору, в положенный срок. Сегодня.

– У меня нету… – пискнул Зава, но тут же заметил, как нахмурились брови и приподнялись полицейские дубинки. – С собой нету! – добавил он.

– И где вы, позвольте узнать, храните сбережения? – продолжил импозантный джентльмен.

Из клавесина Вицли Шмелю было все хорошо видно. Он заметил, что полицейские заискивают перед знатным вельможей. А то, что это вельможа, было видно невооруженным глазом: элегантный, шитый золотом фрак, черепаховое пенсне и цилиндр, – этот человек был самим воплощением достатка и власти. Кроме того, от него явственно несло неволей и смертью, причем насильственной. «Я бы не стал с таким связываться. Может быть, это судья какой-то… или пытных дел мастер», – подумал лепрекон и его передернуло.

Импозантный вельможа, без замаха, пнул Заву блестящим башмаком и тот засипел, скорее от безысходности, чем от боли.

– Простите, не расслышал… так, где вы сказали? – ухмыльнулся господин, занося ногу для еще одного пинка посильнее.

– Я пока не говорил… ой! – не понял юмора Михаэль Зава, за что и получил, – Я все понял! Я отдам!

– Когда?

– Завтра!

– И где же вы возьмете деньги?

Что-то дернулось в душе у Завы. Тонкой натурой алкоголика он ясно почуял запах халявной выпивки.

– Вот, что… Я вам все отдам, даже с процентами. Деньги есть. Но мне нужен аванс… эээ… на их добычу. Деньги у моей бабушки. Видите ли… я отсюда перезжаю… к ней. Тут вот, уже даже мебели не осталось – все у нее, у бабули моей… И деньги там. Я бы давно уже их взял у нее, но случилось так, что я должен ей купить лекарство, а у самого-то меня, как вы знаете, в данный момент денег нет. А она очень… очень раздражительная особа и… эээ… может просто не впустить меня к себе в дом… без лекарства…

– Хорошо, – господин направил свое пенсне прямо в глаз Завы.

– Хорошо? – не поверил своей удаче Миха.

– Сколько вам нужно на лекарство?

– Эээ… два золотых, – ляпнул Михаэль, и тут же подумал, что погорячился – ни одно лекарство не стоило так дорого.

– Вот вам два золотых, мой завравшийся друг. Но если вы, Михаэль Зава, завтра к закату не расплатитесь… не отдадите мне мои деньги… я посажу вас в Яму. А если вы и там не расплатитесь… я…

Господин вытащил откуда-то тонкий и, похоже, весьма острый стилет. Он ловко ухватил Заву за ухо и одним коротким движением отсек его. В первое мгновение, Зава даже ничего не почувствовал. Вельможа аккуратно запихал отрезанное ухо Михаэлю в нагрудный карманчик, вытер стилет о Заву, поправил пенсне и, криво улыбаясь, покинул комнату. За ним подались восвояси и полицейские.

– Кажется, я обделался… а переодеться не во что, – пискнул Зава, и тут боль накрыла его.

Кровь хлестала из того места, где только что было ухо. Вицли Шмель выбрался из клавесина. Зава с воплями забегал по комнате в поисках чего-нибудь, чтобы унять боль. Вицли посоветовал ему разрезать последнюю рубаху и сделать перевязку…

Через некоторое время, друзья сидели на залитом кровью полу и печально смотрели на отрезанную часть тела, лежащую между ними. Вицли Шмель не к месту подумал о том, что ухо почти размером с него самого и, что если бы он рос из черепа Завы, то сейчас бы лежал отрезанный, но совсем целехонький. Видимо, происходящее затронуло его сильнее, чем он думал – мысли были какими-то совсем уж ненормальными.

– Мое ухо, – всхлипнул Зава.

– А завтра тебе отрежут второе, – приободрил Вицли Шмель.

– Но сегодня мы можем выпить, – констатировал Зава.

Утро выдалось как всегда нелегким. Вицли Шмель подумал, что это даже и не утро, а день… или даже вечер. Сегодня должны были отрезать второе ухо его другу.