Золото лепреконов - Снорри Сторсон

Все клоуны синхронно выпустили несколько струй конфетти и, ухватив многоруко-одноногого собрата за воротник, убрались за кулисы.

Представление закрутилось бешенным колесом. Публика постоянно была в напряжении: уроды-канатоходцы, безрукий укротитель львов, рыбокарлик, прыгающий из-под купола в маленький тазик с водой, двухголовый безногий силач, которого на руках носила маленькая девочка… Циркачи вкалывали по полной, и было понятно, что «Мамаша Гретхен» даст фору любому цирку.

Ириами выступлений почти не замечал. Он ждал Гретхен, а ее все не было и не было. И вот, когда горбун уже совсем отчаялся, на манеж выбежал длинный как жердь, похожий на богомола клоун и закричал: «А сейчас… Мамаша Гретхен!»

«Она подгадала свой выход – последние гнилые фрукты израсходованы на канатоходца-ящерицу…» – восхищенно отметил Ириами. Он заворожено наблюдал: вот его возлюбленная, кряхтя, выбирается из паланкина, который клоуны-уроды под шум петард и фейерверков торжественно вынесли на арену. Необычайно толстое и грузное создание с гигантской ступней выбралось, наконец, наружу и сделало немыслимый реверанс. Публика загоготала, как сумасшедшая. Реверанс вышел что надо. Мамаша Гретхен подняла руку, останавливая шум. В нее попало несколько последних помидор. Не обращая на это внимания, «красавица» послала воздушный поцелуй публике – и вдруг весь свет погас. В полной темноте заиграла флейта, затем к ней присоединилась скрипка, потом еще несколько инструментов. Музыка была так прекрасна, что у Ириами слезы потекли ручьями. Зрители тоже не остались равнодушны – горбун услышал несколько всхлипываний, а кто-то рядом сказал: «Говорят, что эту музыку она сочинила сама…» Но вот откуда-то сверху на арену упал одинокий луч света, осветив гигантскую ступню Мамаши Гретхен. Луч пополз по ноге вверх и захватил в фокус всю Мамашу. Гретхен взмахнула руками и закрутилась в причудливом танце, а луч света сопровождал ее туда, куда вела мелодия и жест. Зал притих. Мамаша Гретхен выделывала такое, на что не была способна ни одна столичная балерина. Она порхала как бабочка в такт музыке и, во многом благодаря своей удивительной ступне, выполняла кульбиты и кувырки, каскады и сальто. Казалось, что перед вами не жирное чудовище, а ночной мотылек, захваченный в плен жестоким светом уличного фонаря. Но вот танец подошел к концу, музыка стихла, зажегся свет, и Мамаша Гретхен, сделав финальный реверанс, снова превратилась в уродливое подобие леприкона. Потрясенный зал взорвался аплодисментами.

Ириами чувствовал себя плохо. Все внутри мутило, болело и чесалось, как будто он забрался в дикий улей и был насмерть закусан пчелами, но еще не умер. Увиденное и услышанное окончательно пленило его разум. Не понимая, что делает, карлик пробрался сквозь ряды и вылез на арену. Проковыляв к Мамаше Гретхен, горбун на мгновение замер перед ней, потом упал на одно колено, схватился за то место, где обычно находится сердце и, сквозь катящиеся градом слезы, глаза в глаза, прошептал: «Я Вас люблю». Зал замер.

– Чего? – удивилась Гретхен.

– Я Вас люблю, – повторил горбун, но с колена не встал, а только ниже опустил голову в ожидании казни или помилования.

– И че? – резонно вопросила Мамаша Гретхен.

– Будьте моей женой! – горячо воскликнул карлик, приложив обе руки к груди.

Казалось, Гретхен на мгновение задумалась. По крайней мере, она молчала достаточно долго для того, чтобы показалось, что она думает. Возможно, просто играла на публику, а возможно, действительно просчитывала варианты.

– Не… я тебя точно не люблю, – выдала она свой вердикт. И добавила. – Ты ж урод. Посмотри на себя: мелкий, кривобокий, горбатый, весь в каких-то шишечках и прыщиках, нос… ох… это не нос, а пятачок! Ты ж уродлив, как… как… да у меня в цирке все уроды красивей! Ты не похож на человека! Я – прекрасное создание, самое чудесное в этом мире, а ты уродливый карл. Бедный Бо, когда он тебя заделал, то его потом стошнило! Я достойна прынца, а ты кто такой? Ты… не… прынц! И мне не пара!

– Но я честный гражданин, – зачем-то ляпнул Ириами, вызвав хохот зала.

– Иди ко мне, будешь в клетке выступать. Жонглировать тебя научу! – продолжала глумиться бессердечная особа.

Мир перевернулся в глазах бедного карлика. Медленно, ничего не осознавая вокруг, он развернулся и покинул арену так, как если бы у него на горбу лежали мешки с песком. Ириами вышел из цирка и побрел куда-то, не осознавая, куда. Колени подкашивались, а горб жгло огнем, как будто это был не горб, а гнойный прыщ, который вот-вот лопнет. Хуже всего было даже не то, что его унизили перед толпой – подобное он испытывал в детстве часто – но то, что Она сказала о его уродстве. Она не увидела его КРАСОТЫ! Она была такая же, как все! Такого он никак не ожидал. Он был уверен, что Слезы Бо привели его в этот цирк неспроста и что Мамаша Гретхен дарована ему судьбой. Здесь было какое-то немыслимое… несовпадение. ОНА ДОЛЖНА БЫЛА СТАТЬ ЕГО ЖЕНОЙ!!!

Но этого не произошло. Не произошло вообще ничего, кроме позора. И в маленькой уродливой голове карлика что-то лопнуло сочно и с треском. Он впервые в жизни задумался над тем, что является не великим совершенством бытия, а, возможно, просто уродцем. «Я с детства убедил себя в том, что мир ужасен. И сделал это лишь с одной целью – скрыть свое собственное уродство, выдержать ужас, связанный с этим пониманием!» Думать так было болезненно тяжело, но не думать уже не получалось. Ириами огляделся вокруг. Все стало другим: дети, копающиеся в сточной канаве, пьяный старик, безуспешно просящий милостыню на опохмел, котенок, отрыгивающий червей, и недостижимое небо – далекое и совершенное, как Слезы Бо. «Мир уродлив, но, кажется, и я урод», – констатировал горбун и побрел домой Он вдруг понял, что хочет задать несколько вопросов единственному существу, которое всегда относилось к нему хорошо…

В конторе все было спокойно. За время его отсутствия мать умудрилась принять всех посетителей и теперь сидела одна за стойкой, читая газету. «Наверняка профукала всю прибыль на сирот», – беззлобно подумал горбун, понимая, что иначе и быть не могло – мать была женщиной доброй, всегда готовой отдать последнюю рубашку тому, кто в ней нуждается. «А, все равно!» – скривился Ириами, подходя к бедной женщине.

Конец ознакомительного фрагмента.