Сень горькой звезды. Часть первая - Иван Разбойников

следит за обским плесом, надеясь обнаружить со стороны Покура дым из пароходной трубы. С этим пароходом Анатолий ждет своего городского друга, Андрея, каждое лето наезжающего к своей старой бабке Марье. Андрюха парень начитанный, с ним не соскучишься, каждый приезд новую забаву придумывает. Скорей бы уж приезжал... Но на горизонте пока чисто, лишь большой табун лебедей пролетел и опустился на плесе далеко за Пасолом.

– Тольчишка! Слезай, убьесся! – у подножия вышки волновалась мать Анатолия, молодая еще женщина в белом платке. – Слезай, балбес несчастный!

– Мама! Здесь хорошо! – Сын показался над перилами площадки. – Отсюда до Покура видно!

– Парохода не видать?

– Пока нет.

– Ну и слезай, да рубашку не порви, тебе на смену Петька Трифонов лезет. Обедать давно пора. – Мать высоко задирала голову и щурилась от солнца.

«Господи, охрани моего бестолкового, чтоб его вместе с приятелем приподняло да шлепнуло. Чисто наказание мне на голову. У всех людей дети как дети, помощники родителям, а мой, непутевый, городского в друзья себе выбрал. То у них луки, то самострелы, то ружья, то сами куда-нибудь за кобелями умчатся, того и гляди, шею свернут...» – причитая про себя таким образом, Варвара Макаровна благополучно дождалась, пока сын спустится на землю, для вразумления отвесила ему легкий подзатыльник и повела кормить.

Уписывая за столом жареную картошку, Толя старался не слушать ворчания матери. На то она и мама, чтобы ворчать. Но не весь же день! Пора бы и перестать. Семилетка уже за плечами, теперь он взрослый человек. Вполне может и в город на учебу податься. Надо получше подумать куда. Вот приедет Андрюха, что-нибудь толковое посоветует, он парень головастый.

Поднявшись из-за стола, Толя стал подумывать, не сбегать ли ему на пристань к Трем кедрам, где сегодня в ожидании парохода соберется вся поселковая молодежь. Намерение сына ускользнуть не укрылось от бдительного материнского ока:

– Наелся? Вот и славно. А сейчас беги к Марье Ивановне, пособи ей в хозяйстве. Воды в баню натаскай, дров наколи и мало ли что еще. Мужика у ней в дому нет, а гости, того и гляди, нагрянут...

Толя и сам рад услужить доброй старухе, и дважды повторять ему не надо. Тропинка к дому Марьи Ивановны вьется по вырубке между молодых сосенок, вплотную подступивших к самым огородам. В их чаще ни ветерка. Разомлевшие на солнце тонкие стволики ароматно потеют смолкой. Под ногами похрустывает, скрадывая шаги, упругий брусничник. Дурманит голову багульник. А вокруг, на всех лесных этажах, идет хлопотливая весенняя жизнь. Снуют у корней мыши, призывно посвистывают бурундуки, радостно заливаются птицы. Легко идти по такой тропинке, и мысли приходят легкие.

Пока Толя бежит по дорожке, мы успеем познакомиться с самой Марьей Ивановной.

Глава четвертая. Марья Ивановна

Недавно овдовевшая, Марья Ивановна Разбойникова по всем статьям была бабулька замечательная.

Вот написал я эти слова, и перо зацепилось. Наверное, одолевают сомнения, стоит ли снова, в который уж раз после того как астафьевско-распутинские, ставшие уже хрестоматийными, сибирские бабки накрепко вошли в литературу, пытаться описывать еще одну такую же. Еще, не дай Бог, сочтут за подражателя, а это фигура совсем уж жалкая. Но что-то так и толкает под руку, видимо, не смогу я в моем повествовании обойтись без этой старухи. И вовсе не от недостатка других героев – с этим как раз все в порядке. Видимо, идет это от той древней традиции, по которой на Руси во все времена, вплоть до начала печального периода всеобщей повальной пьяни и бездуховности, вокруг опыта и мудрости стариков, как вокруг оси, вращалась деревенская жизнь. Вычеркни я, в угоду моде, из повести своих стариков, и потеряется тот главный стержень, вокруг которого ее сюжет закручен, все распадется, рассыплется. И в нашей теперешней жизни примерно так: вычеркни из нее стариков – и «связь времен» прервется, и не только семья рассыплется, но и нечто большее, может быть, и сама культура. Исчезнет с памятью предков гордость за родимую землю, уважение к корням, уходящим во тьму веков, и оскудеют навеки и души и земля. Поэтому я Марью Ивановну оставлю.

Конечно, занятнее было бы начать эту главу примерно так: Мария по всем статьям была баба привлекательная. Но сделать я этого не могу по той простой причине, что она даже смолоду ни особой статью, ни привлекательностью не отличалась. Худая, рослая, лицо скуластое, глазищи черные и взгляд пронзительный.

Может, из-за внешности, а скорей всего из-за бедности замуж ей повезло выйти в возрасте, в народе определяемом словом «переспелка». Достался Марье мужик хозяйственный и усталый, но безвредный, молчаливый и добрый. Она нарожала Ивану пятерых, и хотя и не сразу, но в конце концов, за хлопотами да заботами, зажили, как говорится, ладом.

Старшие парни незаметно как в женихов вымахали и один за другим на службу призвались. Девки, известное дело, тоже разлетелись, кто замуж, кто учиться. Марья с Иваном вдвоем остались. Можно бы и для себя пожить, да вдруг на беду война. Из колхоза всех здоровых мужиков под метелку подчистили, все тяготы на стариков и баб. А фронту все равно рыбу подай. Делать нечего, от мала до велика – все в невода впряглись. Жарко ли, студено ли, дождь ли, снег ли – все одно рыбачить надо. Видать, застудился Иван на подледной путине, прихватил ревматизм, сердце стало пошаливать.