Генерал Багратион. Жизнь и война - Евгений Анисимов

Но, как заметил военный историк А. Н. Петров, Багратион сам писал Аракчееву накануне, 6 октября, что «3 корпуса моих, то есть Платова, Маркова и Милорадовича (потом Ланжерона), составляют не свыше 20 тысяч человек пехоты и кавалерии». Значит, он оставил в лагере минимум 15 тысяч человек. Остается непонятным, почему он не вывел к Татарине из лагеря под Силистрией хотя бы еще 10 тысяч солдат, чтобы добиться если не перевеса, то хотя бы относительного равенства своих сил с войсками противника. Естественно, что Багратион опасался вылазки из осажденной Силистрии, но для ее предупреждения вполне хватило бы пяти тысяч солдат. Тогда сражение у Татарицы было бы иным и, несомненно, победным для русских войск30. Позже, уже после своей отставки, Багратион был вынужден признать: «Отдаю справедливость туркам, что мастера держаться в окопах»31.

Словом, без особого позора, но и без славы армия Багратиона 14 октября отошла от Силистрии. Несколько раз она останавливалась — ожидая, что турки все-таки выйдут в поле. Но русские напрасно прождали турок до 14 ноября у так называемого Троянова вала — великий визирь вскоре отошел к Шумле и распустил армию на зимние квартиры. Решающее сражение с противником так и не состоялось, зато началась бумажная битва между Главной квартирой Багратиона и Петербургом. Государь не упрекал командующего за неудачу под Татарицей — неудача эта сама по себе была относительной, тем более что Багратион считал это сражение для себя победным. И даже отступление от Силистрии не ставилось ему в вину — было известно, что Дунайская армия отошла в полном порядке, увозя с собой из-под стен невзятой крепости пушки и имущество. Кроме того, осадные орудия были переправлены под Браилов, и вскоре, 21 ноября, корпус генерала Эссена вынудил коменданта сдать крепость, ключи от которой Багратион послал императору32. Но резкое недовольство в столице вызвало известие о том, что Багратион намерен с армией перебраться обратно на левый берег Дуная.

Багратион понимал неизбежность возвращения армии по окончании кампании еще до истории с неудачной осадой Силистрии. В письме военному министру Аракчееву 25 сентября 1809 года он писал (не без цинизма в отношении покойного Прозоровского) о явном недостатке времени для осуществления намеченного Петербургом плана: «Признаюсь в откровенности, как чистой русской и верноподданный нашему монарху: ежели бы умирать старику фельдмаршалу, лучше бы он умер 3 месяца прежде… но поздно, боюсь крепко дурной погоды, и подвоз станет, ломка престрашная в подвижных магазейнах». Тут же он назначал крайний срок завершения кампании: «Я могу быть (за Дунаем. — Е. А.) до ноября месяца на подножном корму, но далее нет возможности иметь на подводах сена, овса и хлеба, а притом Дунай — река самая бешеная, ни мосты не удержатся, и все может испортить»35.

Уже после отхода от Силистрии главнокомандующий обосновывал необходимость отступления на левый берег Дуная в письме императору: «Я воюю в степи. Если армии идти за визирем в Балканы, то сделанному исчислению для доставления в тамошних пустынях одного продовольствия, кроме фуража, потребуется везти на 80 000 волах, но и тех кормить будет нечем. Следственно, волы артиллерийские и конных полков лошади должны будут пасть. Все сии обстоятельства достаточно доказывают совершенную невозможность привести в действие такое предприятие. Я было помышлял о том, чтобы, когда овладею Силистриею и Базарджиком и мир до зимы не последует, стать в линию, упираясь правым флангом к Силистрии, а левым к Базарджику и к берегу Черного моря, но тут рождаются те же препятствия в продовольствии и полагаются все возможные препоны. Сперва льдом сорвет все мосты, которые устроены или еще устроятся на Дунае, а потом река сия в продолжение зимы в разных местах несколько раз замерзнет, но никогда так, чтобы по льду можно было препровождать транспорты. В таком положении дел не в состоянии я продолжать здесь кампанию далее, как до ноября, а тогда для предотвращения гибели армии, почитаю необходимо нужным, оставя в крепостях по правому берегу Дуная гарнизоны и снабдя их продовольствием, все прочие войска переправить на левый берег той реки». Весной же, точнее — во второй половине марта, Багратион предполагал снова переправиться на правый берег и, разорив Мачин и Гирсов, идти к Балканским горам, «дабы пройти оные прежде, нежели армия верховного визиря в состоянии будет поспеть туда, и тогда силою оружия принудить его подписать мир».

25 октября император послал Багратиону рескрипт, в котором умеренно хвалил его за сражение при Татарице, а затем отмечал: «Насколько происшествие сие само по себе радостно, сколь прискорбно мне было вместе с тем получить известие о намерении вашем возвратиться за Дунай». И далее: «Я требую, чтобы отложить намерение ваше к переходу за Дунай. Употребите вы все и самые крайние усилия держаться встране, вами занимаемой, и если невозможно идти далее или вызвать визиря на генеральную баталию, то удерживать по крайней мере ваше положение, отражая все покушения неприятеля».

Из рескрипта императора видно, что, требуя от Багратиона оставаться на правом берегу, он руководствовался исключительно политическими мотивами. Александра беспокоило, что с возвращением армии на левый берег усложнится решение «турецкой проблемы», то есть присоединения к России Дунайских княжеств, как и общее замирение турок на русских условиях. «Какое впечатление должен произвесть обратный переход ваш, — писал он Багратиону, — над теми самыми турецкими войсками, кои с самого начала командования вашего в разных делах доселе были побеждаемы… По свойству сего народа, к кичливости всегда преклонного, возмечтает он, что превосходством своим принудил вас к отступлению…» Возражая Багратиону относительно невозможности содержания армии на правом берегу, государь ставил в пример турок: те-то себя там каждый год содержат. «Таким образом, — заключает Александр, — весь плод предыдущих побед, все последствия сделанных доселе на той стороне усилий я считаю совершенно потерянными, как скоро переход ваш свершится. Надобно будет снова начинать войну, и начинать ее не раннею весною, но в июле месяце, ибо и на будущий год от разлития вод дунайских те же самые встретятся препятствия, как и в предыдущем и, следовательно, война с Турциею, переходя от одного года к другому, к крайнему ущербу польз наших будет длиться, тогда как самая существенная цель ее есть скорое окончание»34.

А войну нужно было закончить, причем с победой, как можно быстрее — времена в Европе наступили иные, чем в 1806 году. Александр думал о неизбежной грядущей войне с Наполеоном, вербовке союзников. Слабость, проявленная в войне с заведомо уступавшими в военном отношении турками, бросала тень на репутацию России. «От сих важных потерь, — писал государь Багратиону, — переступая к тому впечатлению, какое переход ваш необходимо произведет в делах наших европейских, я не могу вам довольно изобразить, ни измерить всего пространства вредных его последствий. Настоящее положение наше на Дунае дает политическим нашим связям все уважение, какое свойственно иметь России. Но уважение сие сильно поколеблется, как скоро положение наше переменится… когда принуждены будем мы назад возвратиться. Если притом французские дела успеют окончиться в Испании, как то со всею вероятностию предполагать можно, а мы останемся в войне всегда начинаемой и никогда не кончаемой, то вы сами себе представить легко можете, какое бедственное влияние война сия иметь тогда будет на судьбу нашего отечества». И далее император дает Багратиону советы, как решить продовольственную проблему на правом берегу35.