История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 2 - Луи Адольф Тьер

Так, в течение многих месяцев непрестанно вооружаясь и воодушевляя друг друга подобными речами, правители Австрии дошли до состояния открытой вражды, и им стало абсолютно необходимо принять решение. К тому же, внезапное возвращение Наполеона в Париж, его обращение к государям Рейнского союза и, наконец, движение французских войск к Верхнему Пфальцу и Баварии заставляли думать, что Франция и сама готовилась к войне, которой ее надеялись застигнуть врасплох. В результате, желая уберечься от несуществующей опасности, ее породили. Война была предрешена. Отдали приказ собрать пять армейских корпусов в Богемии, два в Верхней Австрии, два в Каринтии и один в Галиции.

К усилиям военного управления присоединились усилия дипломатии по подготовке другого военного средства – альянсов. Фиктивно прерванные отношения с Англией были возобновлены, а предложенные ею субсидии – приняты; продолжено уже начатое дело примирения с турками; задумана попытка вернуть императора Александра к тому, что называли европейскими интересами, но подразумевали под ними, конечно, свои собственные.

В Константинополе австрийской дипломатии следовало активно продолжать весьма хорошо просчитанную политику: отдалить турок от Франции, сблизить их с Англией и склонить к нападению на Россию, если она продолжит соглашаться с Наполеоном, либо оставить ее в покое, если она порвет с ним, и бороться лишь с общим врагом Европы. Это было нетрудно после изменения отношения Франции к туркам. В самом деле, объединившись с Россией, она уже не могла по-прежнему пользоваться их доверием. Дабы приукрасить случившуюся после Тильзита перемену, Франция сослалась, в качестве извинения, на падение ее превосходного друга Селима, на что султан Мустафа отвечал, что его падение не должно охладить Францию, ибо Порта остается ее лучшим другом.

Тогда Наполеон отвечал, что, раз так, он займется устройством доброго мира между русскими и турками, но не решился говорить об условиях. Однако, поскольку русские и до, и после Эрфурта настаивали, чтобы с турками было покончено и у них забрали дунайские провинции, а турки, со своей стороны, жаловались Франции, что она не доставляет им обещанного мира, Наполеон в конце концов, чтобы занять и тех и других, дал понять туркам, с выражениями самого горячего сожаления, что они более неспособны защитить Молдавию и Валахию, от которых будет правильнее отказаться, обеспечив себе такой ценой прочный мир, и сосредоточить все ресурсы в провинциях. Он обещал немедленно добиться для них соглашения и гарантировать от имени Франции целостность Оттоманской империи, если они согласны такой ценой покончить с войной, которая грозит, в случае их нежелания, обернуться для них гибелью. Невозможно представить себе, какую революцию в умах произвело это предложение французской дипломатии. Гнев султана Махмуда [преемника Мустафы], дивана, улемов и янычар был беспредельным, и это простое предложение столь сильно потрясло турецкое правительство, что волнение молниеносно передалось всей нации. Тотчас заговорили о вооружении 300 тысяч человек и даже о народном ополчении. Во Франции видели уже только коварного бывшего друга, обманывающего бывших союзников, чтобы предать их ненасытному соседу.

Наблюдавшая за этими переменами Австрия заявила туркам, что секрет знаменитой встречи в Эрфурте есть ни что иное, как обещание французов отдать русским устье Дуная, что Франция предала Порту России, чтобы добиться ее снисходительности к испанским делам, что она пытается получить прощение за предательство своих друзей-испанцев посредством предательства своих друзей-турок. К этой мрачной картине Австрия добавила весьма неточный рассказ о том, что происходит в Испании, где французы, как оказалось, наголову разбиты восставшими крестьянами и, главное, английскими войсками;

а поскольку мусульмане суеверно относятся к победе, рассказ произвел на них решающее впечатление, ибо представлял Наполеона осужденным самим Богом. В заключение Австрия сделала вывод, что Порта должна отдалиться от Франции, сблизиться с Англией, забыть о недавнем проходе через Дарданеллы адмирала Дакворта и опереться на австрийские и английские армии, дабы противостоять притязаниям грозного соседа и предательству коварного друга.

Эти речи, обращенные к отчаявшимся сердцам, проникли в них с невероятной быстротой и в скором времени вызвали в Константинополе целую революцию во внешней политике. Австрия уведомила англичан об успешности своих происков и добилась возвращения в Дарданеллы [английского посланника] Адера, которому не пришлось долго ждать позволения явиться в Константинополь. По настоянию австрийской дипломатии ему отправили приглашение, он прибыл, и, после недолгих переговоров, в первых же числах января 1809 года с Англией был подписан мир. С этой минуты Порта оказалась в распоряжении новой коалиции, готовая делать всё, к чему побудят ее ради их общего дела Австрия и Англия.

В Санкт-Петербурге происки Австрии были не менее активны, чем в Константинополе, но успеха не имели. Своим представителем в данных обстоятельствах венский двор выбрал князя Шварценберга, мужественного солдата, неопытного в тонкостях дипломатии, но внушающего доверие своей честностью и способного невольно ввести в заблуждение относительно подлинных намерений его двора, едва ли ему самому известных. Ему было поручено заявить, что намерения Австрии прямы и бескорыстны, она не хочет ни на что посягать, а ее единственной заботой, напротив, является защита от посягательств, подобных Байоннскому, и что если император Александр пожелает вернуться к правильной оценке европейских и российских интересов, он найдет в ней надежного и не завистливого друга, который не станет препятствовать приращениям к ее территории, совместимым с мировым равновесием. Шварценбергу поручалось особо указать на вероломство Франции в отношении Испании, которое не позволяло более никому оставаться ее союзником, не теряя чести. Наконец, при благоприятном исходе переговоров, он должен был предложить руку наследника Австрийской империи великой княжне Анне, что не могло встретить препятствия со стороны императрицы-матери и восстановило бы близость между двумя императорскими дворами.

Император Александр в то время уже не был искренен в отношениях с Наполеоном, хотя и был таковым в первое время, когда увлеченность химерическими планами побуждала его во всем одобрять своего союзника. С тех пор как речь не шла более о Константинополе, а только о Бухаресте и Яссах, иллюзии развеялись. Несомненно, дунайские провинции были вполне достаточным приобретением для России, однако это более позитивное и менее ослепительное приобретение не вызывало в Александре прежнего воодушевления и, напротив, внушало ему озабоченность средствами его осуществления. Он понимал, что то, что уступал ему Наполеон, еще придется завоевывать мучительными усилиями, и разочарование, всегда столь стремительное у Александра, уже начинало овладевать. Он считал Наполеона еще слишком могущественным, чтобы ссориться с ним, но не считал его уже ни столь победоносным, чтобы иметь большие выгоды, оставаясь его союзником, ни столь незапятнанным, чтобы в союзе с ним была та же честь. Но поскольку от Австрии и Англии он скорее всего не мог получить тех приобретений, которые продолжали оставаться его главной страстью,