История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 2 - Луи Адольф Тьер

выгоды с выгодами нового сана. И вот, на следующий же день после бурного заседания совета министров, Наполеон приказал отобрать у Талейрана ключ великого камергера и передать его Монтескью, одному из самых уважаемых членов Законодательного корпуса, соединявшего с новыми титулами титулы старые, весьма ценимые Наполеоном, когда они добавлялись к действительным заслугам.

Усмирив злые языки в своем окружении, но не усмирив их в обществе, которое невозможно подвергнуть опале, Наполеон тотчас перешел к важным делам, приведшим его в Париж. Этими делами были дипломатия и война, и заниматься ими следовало одновременно, ибо Франция находилась накануне разрыва с Австрией. Военные приготовления на всем пространстве империи, все ее политические интриги при европейских кабинетах обнаруживали почти твердую решимость. Близость весны заставляла думать, что на подготовку войны осталось не более двух – трех месяцев. Потому следовало торопиться, чтобы не оказаться застигнутым врасплох. Но именно искусством правильно использовать время и чудом создавать то, чего не было, Наполеон владел в совершенстве, новое и разительное доказательство чему он предоставил и на этот раз.

Одновременно с военными приготовлениями ему предстояло вести переговоры, чтобы либо предотвратить войну, либо подготовить себе союзников для уверенности в ее результате. Несколькими месяцами ранее, первый раз вернувшись из Испании, он имел объяснения с послом Австрии, столь откровенные, развернутые и обернувшиеся, между тем, столь незначительными последствиями, что возобновление их казалось излишним и сколь мало достойным, столь и неэффективным. Наполеон рассудил, что единственный способ заставить Венский кабинет задуматься, если это было еще возможно, это проявить крайнюю сдержанность с ее послом и крайнюю откровенность с другими представителями иностранных дворов. Поэтому он был вежлив, но холоден и скуп на слова с Меттернихом и гораздо более откровенен с другими послами, признался им в причине своего возвращения в Париж, объявив, что вернуться так скоро его вынудили военные приготовления Австрии и что он собирается ответить на них грозным вооружениями.

«Можно подумать, что в Вене протекает не Дунай, а Лета и там забыли все уроки. Нужны новые уроки? Их получат, и на сей раз, ручаюсь, они будут ужасны. Я не хочу войны, она мне невыгодна, вся Европа свидетель, что все мои усилия и внимание направлены к полям сражений, выбранным Англией, то есть к Испании. Австрия, которая спасла англичан в 1805 году, в минуту, когда я собирался пересечь залив Кале, вновь спасает их, останавливая меня в минуту, когда я собирался преследовать их до Ла-Коруньи. Она дорого заплатит за то, что снова отвлекла меня. Либо она тотчас прекратит вооружаться, либо ей придется выдержать разрушительную войну. Если она разоружится, не оставив мне сомнений в своих будущих намерениях, я сам вложу меч в ножны, ибо не желаю извлекать его нигде, кроме Испании и против англичан. В противном случае война неминуема, и она будет столь решительна, что у Англии не останется союзников на континенте».

Наполеон произвел желаемое впечатление на всех, кто его слышал, ибо он был искренен и говорил правду, утверждая, что не хочет войны, но сделает ее ужасной, если его к ней принудят.

Во Франции то по одной, то по другой причине задерживался министр иностранных дел России Румянцев. После Эрфуртской встречи он прибыл в Париж вслед за Наполеоном, чтобы следить за предстоящими переговорами с Англией и по возможности ускорить приобретение дунайских провинций. Когда переговоры провалились, Румянцев мог возвратиться в Санкт-Петербург к своему молодому господину, ожидавшему его с горячим нетерпением. Но один довод, вытекавший из их общих пожеланий, удержал Румянцева. Нужно не более двух месяцев, говорили ему в Париже, чтобы закончить испанские дела, вернуть короля Жозефа в Мадрид и вновь короновать, сбросить англичан в море и внушить Европе мысли о повиновении вместо мыслей о сопротивлении замыслам, созревшим в Эрфурте. Поэтому в его интересах было несколько повременить с предложениями Константинополю относительно Молдавии и Валахии, ибо если Наполеон одержит полную победу, то Австрия не осмелится затеять новую войну, Англия не найдет союзников на континенте, турки не найдут таковых ни на суше, ни на море, а Россия приобретет дунайские провинции, как она почти приобрела Финляндию посредством небольшой локальной войны весьма ограниченного значения. Ради этого стоило потерпеть еще два месяца, и эти месяцы Румянцев счел полезным провести вблизи событий, исхода которых ожидал.

Наполеон сдержал слово и за два месяца рассеял испанские армии в прах, прогнал англичан из Испании, вернул брата в Мадрид, но всё же не дал понять, что Испанская война окончена. Не на это надеялся русский посол, и не это обещал Наполеон. Тотчас по приезде он виделся с Румянцевым, вновь очаровал его, умом сделав то, чего не сделал оружием, выразил свой гнев по поводу нового вмешательства Австрии, вырвавшей англичан у него из рук, и выказал решимость отомстить за подобное вероломство. Поскольку он был уверен в том, что всё еще располагает огромными силами, он явил себя представителю России не хвастливым и заискивающим, но твердым и уверенным и потребовал от него выполнения принятых в Эрфурте обязательств.

«Я рассчитываю на слово вашего хозяина. Он обещал предоставить в мое распоряжение армию, если Венский кабинет перейдет к агрессии. Пусть выполнит обещание; пусть активнее ведет войну с Финляндией и покончит с этой маленькой державой; пусть выставит на Дунай достаточную армию, чтобы расстроить все интриги англичан и австрийцев при турецком дворе; пусть, наконец, пошлет значительные силы на Верхнюю Вислу, чтобы дать понять Австрии, что мы не шутим. Сам я намерен собрать на Дунае триста тысяч французов и сто тысяч германцев. Вероятно, их присутствие вынудит Австрию оставить нас в покое, чего мне больше всего хотелось бы и для себя, и для вас, ибо тогда вы получите Молдавию и Валахию почти без единого выстрела, а я смогу без новых трат завершить покорение Иберийского полуострова. Если этого окажется недостаточно и придется употреблять силу, что ж, тогда мы навсегда раздавим противодействие нашим совместным планам!» К подобным речам ничуть не напуганного человека Наполеон прибавил надлежащие ласки, чтобы дополнить произведенное впечатление, и добился от Румянцева самых удовлетворительных заверений.

К беседам с Румянцевым Наполеон присовокупил тысячу тонких знаков внимания, сводив его на мануфактуры Гобеленов, Севра, Версаля, всюду показывая чудеса своей империи и всякий раз даря образчики, так что, как сказал сам Румянцев, он уже боялся чем-либо восхищаться, опасаясь тотчас получить новые подарки в виде ковров, фарфора и роскошного оружия.

Обойдясь приличествующим образом с послом своего главного союзника, Наполеон имел столь же полезные беседы с посланцами Рейнского союза. Он сказал им и написал их хозяевам – королям Баварии,