История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 2 - Луи Адольф Тьер

разногласий. Обычно весьма немногочисленные оппоненты набирали не более 10–15 голосов против предлагаемых законопроектов, однако при обсуждении различных положений этого кодекса они собирали до 80—100 голосов «против» из 250–280 голосовавших. Камбасерес, со свойственной ему проницательностью распознав возрождение духа противоречия, предупреждал Наполеона об опасности и пытался уговорить его отложить завершение работы над Уголовным кодексом на следующий год. Но не знавший препятствий Наполеон пожелал представить Уголовный кодекс на обсуждение немедленно, и теперь сопровождавшие голосование жаркие споры удивляли благоразумных людей и сердили хоть и отсутствовавшего, но внимательного к происходящему во Франции, властителя.

Поощряемые его отсутствием, некоторые люди позволяли себе распускать языки и затевать интриги. Двое в особенности довели до неосторожности забвение покорности, к которой, казалось, привыкли почти за десять лет. То были Фуше и Талейран. Фуше, превосходный министр полиции с первых дней Консульства, обладал в то же время двумя существенными недостатками: он старался придать себе важности за счет правительства и стремился во всё вмешиваться. Так, он осмелился советовать императрице Жозефине развестись, полагая, что угодит Наполеону, добившись от нее жертвы, о которой тот не осмеливался просить, хоть и пламенно ее желал. Подобное предложение от министра полиции показалось Жозефине продиктованным самим императором, ибо она не могла предположить, что министр возьмет на себя смелость совершить подобный демарш без дозволения, и из этого произошли семейные волнения, которые весьма огорчили Наполеона. Стремясь к стабильности, которая ускользала от него, он желал наследника и чувствовал, как постепенно созревает в нем решение о разводе. Но чем ближе подходила решающая минута, тем менее он хотел заранее причинять себе боль, которая должна была быть для него весьма ощутимой. Фуше он выразил резкое неодобрение, и тот был принужден униженно просить у императрицы прощения. Камбасерес сделался посредником и примирителем в их ссоре, но доверие к Фуше с тех пор стало быстро таять.

Положение Талейрана также сделалось весьма шатким, и равным образом по его собственной вине. Он уже не раз давал Наполеону повод к недоверию и недовольству, особенно когда в 1807 году покинул министерство иностранных дел ради тщеславного желания стать великим сановником Империи. Он вновь обрел императорскую милость, сделавшись активным орудием политики, которая привела к войне в Испании, и Наполеон то возил его с собой в Эрфурт, то оставлял в Париже, чтобы он сглаживал в глазах европейских дипломатов все неприятные и тревожные для иностранных дворов черты французской политики. Но менее всего способен был Талейран противостоять сиюминутному общественному мнению, и Испанская война, став предметом всеобщего порицания, годилась в его глазах уже только на то, чтоб от нее отречься. Он не упускал случая сказать, что ничуть ее не советовал, а начав отрекаться, дошел и до дела герцога Энгиенского, ибо в минуту немилости Наполеону припоминали все промахи и Талейран не желал оказаться его сообщником ни в одном из них.

Ошибки Талейрана не ограничились отречениями, он примирился с Фуше, после десяти лет взаимной ненависти и поношений. Истинной причиной их примирения было то, что вскоре могли представиться обстоятельства, при которых такой союз стал бы необходим им обоим. Наполеон, как им казалось, кончит тем, что напорется на кинжал фанатика в Испании или на пушечное ядро в Австрии. Оба они, склонные верить в изменение порядка вещей, который был им не по вкусу, находили, что Наполеон неминуемо падет жертвой опасностей, которыми слишком часто пренебрегает. Что станется с нами?

Что мы будем делать? – задумывались они и, очевидно, не находили ответа. Преувеличивая, по обыкновению, полупризнания этих двоих друг другу, утверждали, что ими подготовлен план правления на случай падения Наполеона. Им приписывали даже идею передать императорскую корону Мюрату, который, прежде чем удалиться в Неаполь, донес до Парижа свое недовольство тем, что не стал королем Испании.

Эти пустые толки не заслуживали бы упоминания, если бы не свидетельствовали о начале брожения умов в результате ошибок Наполеона и если бы их досадным следствием не стали бы чрезмерное внимание иностранцев к происходящему в Париже и их уверенность, что власть Наполеона ослабела, народу надоела его политика, его силы уменьшились и настало, наконец, время объявить ему новую войну.

Еще до отъезда из Вальядолида Наполеон знал об этих интригах и неудовольствии. Помимо министров, у него было множество корреспондентов, которые сообщали ему всё, что слышали. Многое он узнал в дороге, хотя и мимоходом. Едва войдя в Тюильри, он был засыпан тысячью донесений о том, что происходило в его отсутствие. Эти сильно преувеличенные донесения не могли обмануть его проницательный ум, но мы охотно принимаем то, что угождает нашему гневу, и Наполеон поверил или, казалось, поверил, во многие неправдоподобные вещи. Он вызвал Камбасереса и с чрезвычайной горячностью пересказал тому всё, что прочитал, особенно возмущаясь Фуше и Талейраном, которые, по его словам, могли помириться лишь с самыми дурными намерениями. Камбасерес постарался его успокоить, что удалось ему лишь отчасти. Наполеона оскорбляло, что о наследовании говорят так, будто он вот-вот умрет, но еще более его оскорбляло отречение от его политики человека, который был к ней причастен и которого он брал в Эрфурт и оставлял в Париже для ее защиты. Главная гроза должна была обрушиться на голову Талейрана.

На совете министров, на котором присутствовали многие великие сановники, находившиеся в Париже, Наполеон выразил недовольство всем и всеми, ибо не осталось ничего, чем он был бы доволен. Ему не нравилось, что общество оставили в заблуждении насчет текущих событий, представив последнюю победоносную кампанию как поражение, он бросил несколько едких упреков в адрес тех, кто говорил и поступал так, будто вопрос о наследовании трона был открыт, как при близящемся закате правления. С крайней горечью Наполеон отозвался о тех, кто, отрекаясь от него, не побоялся отречься от самого себя. Наконец, уже не сдерживаясь, меряя большими шагами зал и обращаясь к Талейрану, который стоял неподвижно, прислонившись к камину, Наполеон заявил ему, бурно жестикулируя: «Вы смеете утверждать, месье, что непричастны к смерти герцога Энгиенского? Вы смеете утверждать, что непричастны к Испанской войне! Непричастны к смерти герцога Энгиенского! Так вы забыли ваши письменные советы? Непричастны к Испанской войне! Вы забыли, как советовали мне в письмах вернуться к политике Людовика XIV? Забыли, что были посредником во всех переговорах, которые привели к нынешней войне?!»

Наполеон был слишком разгневан, чтобы ограничиться одними словами. Он пожелал официально уведомить публику о том, что Талейран впал в немилость. Этот человек, любивший все виды почестей, стремился стать великим камергером, когда выполнял обязанности министра иностранных дел, а став великим сановником, оставался и великим камергером, соединив денежные