Сборник летописей. Том I - Рашид-ад-дин

на службу к каану. В пути он наткнулся на Кадакан-Огула,[2375] [тот] приказал его связать и старался допытаться у него о его прошлых делах, о борьбе и битвах с монголами.

В ответ [Тимур-Мелик] смело говорил следующее:

Стихи

«Меня видели и море, и горы в битве

с многочисленными витязями Турана.

Что сделал я, — звезда свидетельница моя!

В силу [моего] мужества мир находится под моей ногой!». И он опознал монгола, которого он ранил сломанной стрелой. Так как царевич спрашивал его много, а он в даче ответов не сохранял правил вежливости и почтения, то царевич, рассердившись, пустил в него стрелу, и тот погиб.

Стихи

Изогнулся и затем испустил вздох,

перестав думать о добре и зле!

Рассказ о прибытии Чингиз-хана к городу Бухара[2376] и о том, как он им овладел.

Перед этим мы упомянули, как Чингиз-хан в конце осени года дракона, весна которого соответствовала [месяцу] зул-хидджэ 616 г. [февраль — март 1220 г. н.э.], прибыл к городу Отрару и назначил Чагатая и Угедея на взятие Отрара, а Джочи и эмиров с войсками — каждого в какое-нибудь место. Каждый из упомянутых царевичей и эмиров занимался взятием городов, которые были им назначены, до второго весеннего месяца года змеи, первый месяц которого соответствовал месяцу зул-хидджэ 617 г. [январь — февраль 1221 г. н.э.], это будет приблизительно пять месяцев. Все эти обстоятельства шли таким образом, как это [достаточно] подробно изложено. Теперь мы объясним подробно и последовательно завоевание городов, которое совершено Чингиз-ханом после его ухода из Отрара до того времени, когда царевичи и эмиры снова присоединились к нему с рабской покорностью и он опять назначил на завоевание Хорезма Джочи, Чагатая и Угедея, а сам с Тулуй-ханом, переправившись через реку Термез [т.е. Аму-дарью], направился в Иранскую землю, а затем мы расскажем то, что было после этого, если захочет того Аллах всемогущий.

Это обстоятельство таково: как только Чингиз-хан назначил царевичей и эмиров на завоевание [названной] области, он сам двинулся из Отрара на Бухару.

|A 78а, S 211| Младший сын [его] Тулуй, прозвание которого было Еке-нойон, соизволил двинуться при нем, по дороге на Зарнук,[2377] с многочисленным войском. На рассвете они неожиданно достигли этого города [касабэ]. Жители тех окрестностей в страхе перед этим великим войском укрылись в крепости [хисар]. Чингиз-хан послал к ним в качестве посла Данишменд-хаджиба с объявлением о прибытии [монгольского] войска и с предложением советов [о сдаче города]. Группа подстрекателей [к сопротивлению] хотела ему [в этом] помешать. Он возвысил голос [и сказал]: «Я, Данишменд-хаджиб, — мусульманин и рожден от мусульман, пришел послом по приказу Чингиз-хана, чтобы вас спасти от пучины гибели. Чингиз-хан сюда прибыл с многочисленным войском [из] людей боевых. Если вы вздумаете сопротивляться ему, он в один миг превратит [вашу] крепость [хисар] в пустыню, а степь от крови — в [реку] Джейхун. Если вы послушаетесь моего совета и станете послушны и покорны ему, то ваши души и имущество останутся невредимыми!». Когда они услышали эти благоразумные слова, то увидели свое благо в изъявлении покорности [монголам]. Главные лица [города] выступили, выслав вперед группу людей с различного рода яствами [нузл].[2378] Когда на стоянку [Чингиз-хана] дошел об этом доклад, Чингиз-хан спросил о положении начальствующих лиц Зарнука; соизволив разгневаться на их уклонение, он отправил гонца для их [скорейшего вызова] к себе. Они тотчас поспешили к стопам его величества и, став удостоенными различного рода особых благоволений [сиургамиши-и махсус], получили помилование.

Вышел приказ, чтобы население Зарнука выгнали в степь; молодые люди были назначены в хашар Бухары, а другим было дано разрешение вернуться [в город].

Зарнук Чингиз-хан наименовал Кутлуг-балыг [Счастливый город]. Из числа туркмен той стороны один проводник, имевший о дорогах полную осведомленность, вывел [монгольские] войска на границу Нура[2379] по дороге, которая не была большим трактом. С тех пор эту дорогу называют ханской дорогой. Тайр-бахадур, который находился в передовом отряде, отправил посла с извещением, [полным] обещаний [помилования] и угроз [за сопротивление], о прибытии хана. После обмена послами население Нура через посла отправило к его величеству яства [нузл] и изъявило покорность. После благосклонного приема яств вышел приказ: «Субэдай прибудет к вам вперед, вы передадите ему город». Когда прибыл Субэдай, они повиновались приказу, а шестьдесят человек отборных мужей в сопровождении сына эмира Нура, по имени Ил-ходжа, послали в Дабус[2380] в виде помощи. Когда Чингиз-хан прибыл, они устроили ему почетную встречу и поднесли приличествующие обстоятельствам яства и продовольствие. Чингиз-хан отличил их особым благоволением и спросил: «Как велика установленная султаном подать [мал] в Нуре?». Ему сказали: «Тысяча пятьсот динаров». Он повелел: «Дайте наличными эту сумму, и помимо этого [вам] не причинят ущерба». Они дали просимое и избавились от избиения и грабежа.

Оттуда он направился в Бухару и в первых числах месяца мухар-рама 617 г. х. [март — апрель 1220 г. н.э.] расположился лагерем в виду города Бухары, у ворот цитадели. Следом прибывали войска и располагались кругом города.

Войско Бухары состояло из двадцати тысяч человек. Их предводитель Кук-хан[2381] и другие эмиры, как Хамид Пур Таянгу,[2382] Суюнч-хан и Кушлу-хан,[2383] ночной порою со своими людьми уходили из крепости [спасая свою жизнь]. Когда они достигли берега Джейхуна, разъезд [вражеского] войска напал на них и пустил по ветру небытия следы их [существования].

На другой день, на рассвете, жители раскрыли ворота города и люди из имамов и ученых лиц явились к его величеству с выражением раболепия. Чингиз-хан поехал осмотреть город и крепость [хисар] и въехал в город. Он проскакал до соборной мечети и остановился перед максурой.[2384] Сын его, Тулуй-хан, спешился и взошел на мимбар.[2385]

Чингиз-хан спросил: «Это место — дворец султана?». [Ему] сказали: «Это дом господний!». Он слез с лошади и поднялся на две-три ступени мимбара и повелел: «Степь лишена травы, накормите наших коней!». Бухарцы открыли двери городских амбаров и вытащили зерновые хлеба, а сундуки со списками Корана превратили в конские ясли, бурдюки с вином свалили в мечети и заставили явиться городских певцов, чтобы они пели и танцовали. Монголы пели по правилам своего пения, а знатные лица [города], сейиды, имамы, улемы и шейхи стояли вместо конюхов у коновязей при конях и обязаны были выполнять приказы