Исход - Игорь Шенфельд

Но здесь, в северном Казахстане массовый выезд немцев имел масштаб великого переселения. И казалось бы: переселение это вполне можно было бы считать счастливым концом тяжелой истории, «хеппи-эндом» долгой драмы, если бы не одно «но»: не на историческую родину «убирались» российские немцы, провожаемые такого рода злыми напутствиями, но собственную родину свою покидали навсегда. Не потому ли уезжали они не с радостным смехом, но со слезами на глазах и тоской в сердце, хотя ехали не в тмутаракань, не в очередную ссылку, но полноценными гражданами в благополучную, объединенную Европу, которая на первых порах встречала их цветами и оркестрами?

И все же уехали далеко не все. Многие, подобно Аугусту, остались и об отъезде не помышляли. Одни — в основном молодые — укоренились на казахской земле и обрели здесь новую родину, махнув рукой на немецкую республику своих предков; другие остались, поддавшись уговорам властей, которые, по идеологической инерции, или из разного рода политэкономических соображений все еще пытались иногда воздействовать на отбывающих. Уговоры эти сводились большей частью к тому, что немецкая республика обязательно будет еще восстановлена — теперь, когда неотложные дела позади, и государство может заняться социальным благоустройством. Якобы, уже готовятся соответствующие документы. Находились такие, которые этому верили и задерживали свой отъезд. Большинство, однако, задержала программная речь уже пробравшегося к тому времени во власть Бориса Ельцина, который публично, от имени всего народа зачитал извинение российским немцам и их семьям за незаконную депортацию сороковых годов, и на страницах немецкой газеты «Нахрихтен», выходящей в Казахстане, пообещал воссоздать немецкую республику. Это еще раз — в последний раз! — вызвало приступ энтузиазма среди оставшейся половины немцев — наивных оптимистов, привыкших верить слову своих вождей. (Как же было не верить? Советское государство никогда не врало своему народу: каждый раз когда обещало отобрать — и отбирало! обещало расстрелять — и расстреливало! Отчего бы ему и теперь пообещать восстановить — и не восстановить?).

На волне ажиотажа возникло даже общественно-политическое движение немцев Поволжья «Возрождение», возглавляемое уважаемым человеком, российским академиком, немцем Раушенбахом. Сотни активистов встали под знамена этого движения, опьяненные перспективой скорой победы. Активисты произносили громкие речи и уже вступали в непримиримую политическую борьбу друг с другом. Все это сильно смущало отъезжающих. А активисты еще и керосину подливали в тлеющие сомнениями души беглецов: «Смотрите не прогадайте со своей Германией, паникеры! Вон, наш академик Раушенбах во всех правительственных комиссиях уже заседает. Когда такое бывало? Никогда! Так что скатертью вам дорога, дойче херрен! А нашей обновленной немецкой республике — быть! Да здравствует перестройка! Да здравствует Борис Николаевич Ельцин!».

Но Борис Николаевич Ельцин не был бы Борисом Николаевичем Ельциным, если бы не отчебучивал время от времени чего-нибудь, что не укладывается в здравое человеческое разумение. Вот и на этот раз он отмочил очередную хохму в сторону поверивших в него российских немцев. Ушатом ледяной воды обрушилось на немцев заявление Ельцина о том, что самым подходящим местом для новой немреспублики мог бы стать ракетный полигон Капустин Яр на юге (отравленный вширь и вглубь ядовитым ракетным топливом), который стране больше не нужен ввиду того, что холодная война с НАТО позади, и мы теперь с американцами — родные братья; еще более подходящим местом явились бы для немцев, по компетентному мнению Бориса Николаевича, совершенно пустынные, на которые никто не претендует, земли бывших «опытных полей» семипалатинской области: они тоже стране без надобности теперь, когда мы свои атомные бомбы не станем больше взрывать, но будем резать на металлолом и уничтожать их, как это просят сделать наши новые американские друзья. Все эти указанные земли, правда, заражены немного, ну да ничего: «…пусть Германия им поможет…», — предложил Ельцин, завершая презентацию своего гениального плана по восстановлению исторической справедливости для российских немцев в рамках общей программы обустройства государства Российского. Последовала вполне предсказуемая немая цена среди не уехавших немцев. Общество «Возрождение» на фоне этой немой сцены тихо усохло, так и не успев распустить весенних почек. Это была большая, жирная точка для российских немцев. Ни активистов, ни оптимистов с немецкими фамилиями не оставалось больше на земле российской.

А Германия действительно помогла. Хотя и немного иначе, чем думал Ельцин, если он вообще умел думать. Германия открыла российским немцам двери в свой дом и сказала: «Заходите все: вы — наши, вы — свои!».

Трудно отказаться от такого приглашения на фоне издевательского призыва заселять зараженные земли бывших атомных и ракетных полигонов — с одной стороны, и шумных, хорошо организованных толп на улицах Саратова, трясущих плакатами перед телекамерами: «Немецкой республике — НЕТ!»; «Фашисты — катитесь в Германию!»; «Лучше СПИД, чем немцы!»; «Отстояли Волгу в 43-м, отстоим и сегодня!»; «Не разевайте немецкий рот на саратовский огород!» — с другой.

И тогда немцы покатились на запад уже по-настоящему. Лавиной. Они уезжали, постоянно оглядываясь и все еще надеясь, что Россия опомнится, махнет им рукой, еще позовет: «Останьтесь, ведь вы свои здесь, а не там!». Но нет, не дождались. Потому что новая Россия уже втянулась в жестокую и азартную игру невиданных масштабов под названием «Пилим бабки». Пилили все, пилили везде. Выезжающих за границу немцев теперь вообще уже никто не замечал. Потому что за границу могли отныне ехать все желающие — особенно носились туда-сюда уже изрядно «отпилившие». Все это вместе называлось: Демократия! Границы России распахнулись во всю ширь, и пильщики сновали по миру, развозя и припрятывая «отпиленное», так что кто куда едет — за этим никто не следил больше, в том числе и КГБ. У тех тоже были свои заботы, там тоже пилили вовсю…

И российские немцы обреченно уходили за полосатый шлагбаум государственной границы, покидая Россию навсегда, и всматриваясь в новые, незнакомые им ландшафты и названия, повторяли себе и друг другу вечную формулу-молитву всех скитальцев: «Может быть, хоть здесь будут дети наши жить спокойно и счастливо…».

Но Аугуста все это уже мало интересовало: ему были безразличны и Германия, и былая мечта о Поволжье. Он жил тут, у себя дома, при своем молодом саде, со своими детьми и внуками, рядом с родными могилами, и надеялся когда-нибудь, честно выполнив свое земное предназначенье, спокойно и достойно лечь навеки рядом с теми, кого любил.

Однако, и этой его надежде не суждено было сбыться. Еще один вираж судьбы, связанный с общим виражом истории страны, разрушил все. Этот личный крах был связан для Аугуста с гибелью Советского Союза.

Лет через десять, в своем дневнике Аугуст Бауэр напишет:

«Казалось бы: все мировые катастрофы — войны, депортации, расстрелы, убийства народов; все эти безумия, которыми переболело человечество, должны были сделать его мудрым на века: все эти пережитые несчастья должны были бы стать назиданием и не повторяться никогда. Но они повторяются и повторяются: каждый раз на все более изощренном уровне. Почему? Неужели человечество в целом безумно, а разум дан отдельному человеку лишь для того, чтобы тот мог понимать весь ужас происходящего с ним? Почему разум отдельных людей не складывается в единую разумность человечества? Или кто-то в какой-то миг запрограммировал человечество на самоуничтожение? За его грехопадение, как утверждают сектанты? Но зачем тогда потребовалось Природе сто тысяч лет вести человечество к Леонардо да Винчи и Рафаэлю, к Моцарту и Пушкину, к Чайковскому и Канту, к Эйнштейну и Ландау, к Джавахарлалу Неру и Юрию Гагарину? Ради чего жили все эти великие люди? Нет, человечество не может быть безумным. Безумными могут быть только отдельные, поганые части его тела: шаманы, вожди, атаманы, партийные боссы: все те, которые завоевали себе — огнем, мечом, или лживым, коварным словом — право, глядя в никуда безумным взором, указывать вдаль и вести туда за собой всех остальных.

Вот какой прибор должен быть изобретен срочно: аппарат, который за ароматом французских духов и дорогих сигар, за стеклами «Роллс-Ройсов», за хромом и каютной полировкой дорогих яхт, за депутатскими мандатами и синими мигалками на крышах лимузинов способен различить и распознать запах серы из преисподней, и тут же, в упор, всадить серебряную пулю в вурдалака…».

Край

Когда землетрясение уже началось, и по всей стране был поставлен на референдуме вопрос о сохранении СССР, то Аугуст, как и все остальные, побежал к урне и проголосовал за сохранение своей страны. Да, страна обидела его лично, и его народ — тоже, но она же и защищала его, и вообще: это была его страна, и было просто дико ставить на голосование вопрос о том — быть твоей стране или не быть? Но этот дикий вопрос был поставлен, и Аугуст пошел на референдум и проголосовал за сохранение СССР. Вся страна проголосовала за это, но кучка облеченных властью безумцев решила иначе. Возможно, что они и не были безумцами вовсе: возможно, что они были теми самыми послами преисподней, для которых в средние века отливали серебряные пули; теми самыми представителями сатаны, пахнущими серой сквозь аромат французских духов и дорогого коньячного перегара…