Сталин и Рузвельт. Великое партнерство - Батлер Сьюзен

Рузвельт вспомнил об инциденте, связанном с «ку-клукс-кланом», американской организацией, которая, по словам президента, ненавидит католиков и евреев. Как-то в ходе визита в небольшой городок на юге страны Рузвельт оказался в гостях у президента Торговой палаты и спросил хозяина, не являлись ли сидевшие за столом по обе стороны от него итальянец и еврей членами «ку-клукс-клана». Хозяин сказал, что с ними все в порядке, поскольку их все знают. Рузвельт сказал, что это говорит о том, как легко избавиться от предрассудков – расовых, религиозных и всех прочих, если ты хорошо знаешь человека[958]. Сталин заметил: «Истинная правда».

Затем Рузвельт предложил тост за премьер-министра, который оказался провидческим. Президент был уверен, что после окончания войны Черчилль расстанется со своим постом. Он сказал, что Черчилль то садится в кресло премьера, то покидает его, «и сложно сказать, где он больше приносит пользы своей стране: когда входит в правительство или когда находится вне его… Сам он [Рузвельт] был убежден, что, возможно, Черчилль даже больше полезен Англии, когда не находится у власти, а просто заставляет людей думать»[959]. (В марте президент скажет Макензи Кингу, что задумывается, может ли он помочь Черчиллю быть избранным на следующий срок.)

Сталин, демонстрируя незнание политической жизни в Америке, спросил президента, есть ли в Америке Лейбористская партия. Рузвельт ответил, что такой партии нет, хотя рабочий класс в США является «чрезвычайно влиятельным»[960].

Президент США упомянул о том, что встречался с тремя ближневосточными монархами, в том числе с Ибн Саудом. Тут вмешался Сталин, который сказал, что ему приходилось решать еврейскую проблему, что оказалось довольно непростым делом: они добивались еврейской автономии в Биробиджане, а когда ее получили, то уже через несколько лет стали оттуда уезжать и, в конце концов, рассеялись по всей стране. Рузвельт ответил, что он сионист. Сталин заявил, что коснулся этой проблемы просто по существу, и признал, что решить ее довольно сложно. По какой-то странной ассоциации Сталин вдруг вспомнил о своем союзе с Гитлером: он сказал, что если бы не было Мюнхена и польско-германского договора 1934 года, он никогда бы не заключил с немцами союз, как это произошло в 1939 году.

Когда Сталин сказал Рузвельту, что не думает, что они смогут завершить работу конференции к трем часам следующего дня, президент ответил, что, если будет необходимо, он подождет с отъездом до понедельника. Сталин остался доволен ответом.

Сотрудники аппарата конференции работали всю ночь над приведением различных документов в окончательную форму, чтобы «Большая тройка» могла подписать их завтра: последнее пленарное заседание было назначено на полдень.

Воскресенье, 11 февраля

Хотя Черчилль и Сталин все же надеялись, что президент останется в Крыму дольше, когда они собрались в полдень на заключительную пленарную сессию, вдруг обнаружилось, что осталось обсудить совсем немного, за исключением небольших изменений в документах: предложение Черчилля заменить слово «совместно», которое у него ассоциировалось с британским ягненком по воскресеньям, а также любопытное изменение, предложенное Сталиным, – просьба не упоминать в заключительном заявлении, что предложение о процедуре голосования внесено президентом Соединенных Штатов, и то, что Сталин не был против опубликования самого факта принятия предложения США. Оказывается, Сталин не предполагал, что в коммюнике внесено упоминание этого факта. Предложение Сталина было удовлетворено.

Но под занавес не обошлось без очередных сюрпризов. Черчиллю и Идену в первый раз показали соглашение по Дальнему Востоку, разработанное Сталиным и Рузвельтом, и тут же возникла перепалка. Представленный в виде свершившегося факта документ привел британцев в ярость. Иден советовал Черчиллю не подписывать соглашение. Когда же Рузвельт заявил, что он и не собирался уговаривать Черчилля подписать этот документ, оба англичанина чуть не задохнулись от бешенства. Причем они не только спорили друг с другом, но делали это, как признавался Иден, «в присутствии Сталина и Рузвельта». Иден был категорически против подписи Черчилля под документом, а Черчилль считал, что он должен его подписать. (Ни Рузвельт, ни Сталин никогда не комментировали этот эпизод.) В конце концов, Иден и Черчилль решили обратиться за советом к Александру Кадогану, бывшему британскому послу в Китае. Но Кадоган поддержал Идена и сказал, что Черчиллю не следует подписывать документ. Однако отговорить премьера не удалось: у него и у британских генералов были готовы планы по освобождению Малайи, Сингапура и Бирмы. Заметив, что в случае отсутствия его подписи интересы Британии на Дальнем Востоке сильно пострадают и что в дальнейших переговорах по Дальнему Востоку она просто не сможет принимать участие, Черчилль поставил свою подпись. Теперь отношение Идена к Рузвельту резко изменилось: если раньше он им открыто восхищался (разве что кроме осуждения Рузвельтом колониальной системы, что Иден считал ретроградством), теперь же стал видеть в американском президенте изворотливого и лицемерного человека. В своих мемуарах он писал: «Тем, кто полагает, что на некоторые решения Рузвельта оказала влияние болезнь, хочу напомнить, что, хотя работа на конференции изматывала силы даже такого энергичного человека, как Черчилль, Рузвельт находил время для тайных переговоров и заключения соглашения со Сталиным по Дальнему Востоку, даже не сообщая об этом своему британскому коллеге или китайскому союзнику. По моему мнению, этот документ бросил некоторую тень на Ялтинскую конференцию»[961]. Черчилль сделал все, чтобы скрыть эти разногласия от мировой общественности, назвав позднее это «американской интрижкой», которая чужда политике Британии.

Накануне Рузвельт направил Сталину письмо, в котором просил о помощи, если таковая потребуется, в получении для США двух дополнительных мест в Генеральной Ассамблее, чтобы заручиться поддержкой Конгресса и американского народа. Теперь Сталин вручил Рузвельту письмо, в котором говорилось, что СССР официально поддерживает это предложение президента США. Рузвельт принял меры для сохранения этой договоренности в тайне. Как утверждал позднее Гопкинс, он всеми средствами добивался, чтобы эта тема нигде и никогда не обсуждалась даже в частном порядке[962].

Когда пришло время подписывать итоговые документы конференции, члены «Большой тройки» долго не могли договориться о том, кто должен поставить свою подпись первым. Рузвельт сказал, что первым должен подписывать Сталин как замечательный хозяин места проведения конференции. Сталин возразил: если он поставит свою подпись первым, у мировой общественности сложится ошибочное мнение, что он и руководил всем ходом встречи великих держав. Поэтому, настаивал Сталин, ему следует подписать документы последним. В спор вмешался Черчилль: «Если в алфавитном порядке, то я подписываю первым. Если по возрасту – тоже». На том и порешили. Отчет о конференции, протокол по немецким репарациям и главные трехсторонние соглашения первым подписал Черчилль, вторым Рузвельт и последним – Сталин. Договор о вступлении Советского Союза в войну против Японии подписывали в другом порядке: это был единственный документ, под которым первым поставил подпись Сталин, затем Рузвельт и последним – Черчилль.

Многие из документов не предполагалось публиковать. В том числе документ, в котором упоминалось о дополнительных голосах СССР в ООН; слово «расчленение» – из опаски, что оно усилит сопротивление немцев на фронте; вопрос о процедуре голосования в Совете Безопасности и вопрос о подмандатных территориях, поскольку сначала его следовало согласовать с Францией и Китаем, которых предполагали сделать двумя постоянными членами Совета Безопасности.