Утверждение правды - Надежда Попова

– Лотта, – мягко остановила ее Адельхайда, – это моя работа.

– Да хватит! – возразила та с отчаяньем. – Ты работе отдала всю молодость! Хочешь отдать и жизнь?

– Так было всегда, – с расстановкой произнесла Адельхайда. – Ничего не изменилось. Каспар ли, нет ли, из-за моих связей с кем-либо или саму по себе – но убить меня могут в любой день.

– И это, по-твоему, нормально? – понизила голос Лотта. – Тебе это кажется чем-то, что в порядке вещей? Ты уже сделала достаточно – столько, сколько дала Конгрегации и Императору ты, не дали и два десятка следователей, вместе взятых. Хватит. Это не побег, не трусость, это разумная мера безопасности, это… это справедливость, в конце концов. Давай закончим это расследование и оставим службу. Тебе есть для чего жить…

– Не начинай.

– Я хочу, чтобы и мне было для чего жить, – еще тише, но еще тверже произнесла Лотта. – Мне тридцать пять, Адельхайда. Всё. Я больше не могу и не хочу. Я устала. Я… я боюсь. Я сделала достаточно, и я больше не могу ничего сделать. Я жить хочу. Хочу замуж, хочу семью, как у любой нормальной женщины. Я хочу растить детей! Менять пеленки, слушать детский плач и от него просыпаться ночами, а не потому, что скрипнула половица! Я…

– Я понимаю, – осторожно перебила Адельхайда, выдавив из себя улыбку, и напарница, запнувшись, утомленно закрыла глаза. – Я тебя понимаю. Осуждать не могу. Я и сама знаю, что я…

– Ненормальная, – подсказала Лотта, не открывая глаз, и она коротко усмехнулась:

– Может быть. Но я не хочу «на покой». Я просто не хочу этого покоя. Я на своем месте, Лотта, и не хочу на другое. Да, я понимаю, на кого, верней всего, мы наткнулись в этом деле. И – да, у меня самой уже зародились и окрепли подозрения, что стоит за всем этим он. Но это ничего не меняет. Для меня – не меняет.

– Для меня тоже, – с усилием приподняв веки, отозвалась напарница. – Я решила, что уйду, когда очнулась… Нет, – перебила она сама себя решительно. – Не тогда. Мне кажется, что эту мысль в меня вогнал тот осколок, что чуть не пробил мне голову. Мне кажется, что именно тогда, в ту долю мгновения я поняла, что жизнь… моя жизнь… она прошла. Мимо меня прошла, понимаешь? Я просто больше не могу.

– Мне будет без тебя непросто, – вздохнула Адельхайда. – Но удерживать не стану. С такими помыслами служба невозможна, плохо будет всем – и тебе, и службе.

– Ты быстро найдешь, кем меня заменить, – через силу улыбнулась та. – У кардинала на примете уже есть парочка талантливых девчонок.

– Никто из них… – начала Адельхайда и вздрогнула, когда от двери комнаты донесся настойчивый, резкий стук. – Рудольф, – констатировала она, поднимаясь. – Весьма зол, судя по всему. И я даже догадываюсь, по какой причине.

– Вы слышали? – подтвердил ее догадки Император, едва переступив порог, и довольно бесцеремонно сдвинул хозяйку комнаты в сторону, пропуская следом за собою Рупрехта фон Люфтенхаймера.

– Однако же, это слишком, – нахмурилась Адельхайда, запирая дверь за своими посетителями. – Я уже смирилась с тем, что одного из вас могут застать входящим в мои покои. И даже с тем, что моя репутация уже изрядно подмокла. В конце концов, в моем возрасте это уже не самое главное богатство. Однако сие коллективное паломничество, господа, уже переходит допустимые и недопустимые пределы. Пора бы избрать для наших бесед иное тайное место, на нейтральной территории.

– Этой ночью в мой город совершит паломничество Дикая Охота, – хмуро оборвал ее Император. – И здесь нет тайных мест, в коих я был бы уверен.

– И вы полагаете, что потусторонние твари изменят свое решение, устрашившись кворума, собравшегося в моей комнате?

– Вы шутите? – сдвинул брови тот. – Вы можете шутить в такой ситуации, госпожа фон Рихтхофен?

– А вы бы предпочли, чтобы я заламывала руки и рыдала?

– Госпожа фон Рихтхофен, – вклинился фон Люфтенхаймер, – Ваше Величество… Не время для препирательств.

– По городу бродят слухи, – вскользь обернувшись на своего приближенного, произнес Рудольф. – Люди говорят, что Дикая Охота пришла за душами тех, кто участвовал в турнире. Я не знаю, есть ли это и в самом деле такой великий грех, как о том говорят бродячие проповедники, и сколько вообще в этом правды, но факт остается фактом: все погибшие – участники. Сейчас они здесь, в городе, и люди говорят, что следующей ночью Дикая Охота придет за ними в Прагу, а заодно прихватит с собою и прочих жителей, что попадутся ей на пути, потому что город дал им приют. Конгрегаты на мои вопросы отвечают нечто невразумительное; убежден, что их эксперты и сами не знают, как все повернется. И что теперь? Что мне делать, к чему готовиться, чего бояться? Что грозит мне самому? Я приютил своих рыцарей у себя в замке и почти принял участие в самом турнире; что мне грозит? Что грозит им? Они тоже слышат молву и требуют от меня ответов; что мне говорить моим подданным?

– Что вы их не бросите, – выговорила Адельхайда строго. – Это главное. Ведь ясно же, как Божий день, что все происходящее – попытка внести раздор. Сначала это убийство цвета знати, заметьте, только знати – простой люд остался жив и здрав. Теперь эти слухи… Они надеются, что от вас отвернутся те, кто испугается возмездия за службу вам, а вы сами испугаетесь мести темных сил и отвернетесь от тех, кто сегодня находится под вашей защитой.

– А я рекомендовал Его Величеству выдворить всех, – тихо произнес фон Люфтенхаймер. – Это уже не шутки. Никакие связи не стоят собственной жизни, а защитить Императора от того, что назревает, все его рыцарство не сможет.

– Вы это серьезно? – переспросила Адельхайда, нахмурясь. – Вы впрямь предлагаете выгнать тех, кто остался с Императором, невзирая ни на что?

– Они остались с Его Величеством, потому что им было некуда более идти. Потому что испугались остаться наедине с неведомым, потому что опасаются пускаться в путь, где их может застигнуть этот призрак.

– И вы предлагаете просто выгнать этих людей?

– Если хоть доля истины есть в этих слухах, если от них исходит опасность – да.

– Вы ведь тоже принимали участие в турнирных баталиях, – заметила она, – так что же, и вас тоже выставить вон?

– Если надо, я готов покинуть пределы королевского дворца и даже Праги, – ни на миг не замявшись, кивнул фон Люфтенхаймер. – Ничья жизнь не дороже императорской и ничья безопасность не превыше интересов государства.

– Ваше Величество! – строго выговорила Адельхайда, и Рудольф болезненно поджал губы, отведя взгляд. – Вы ведь не намереваетесь прислушаться к этому совету?

– Я уже не знаю, чьих советов мне слушать, – не сразу отозвался он. – С одной стороны, какая-то доля правоты в словах Рупрехта имеется. Но с другой – да, и вы тоже правы. Я понимаю, что из-под меня пытаются выбить трон, а из-под трона – его опору, рыцарство. Да, я знаю, что именно оно и есть мой главный союзник, а вовсе не те зажравшиеся землевладельцы, которые и рыцарями-то зовутся по недоразумению. Капеллан, само собою, полностью с вами единодушен, и считает, что я должен защитить своих подданных, он так же, как и вы, полагает, что разогнать всех – далеко не лучший выход. Конгрегаты этой ночью намерены совершить вигилию[97] и призывают всех, нашедших приют в моем дворце, и меня самого принять в нем участие… Сомневаюсь, что это поможет и впрямь отведет беду, если молва не лжет, но мне придется поступить в соответствии с их наущениями, дабы подать пример прочим и создать хотя бы видимость того, что что-то делается. Однако, госпожа фон Рихтхофен, даже если слух пущен всего лишь для устрашения, если всё это – ложь, или же если не ложь, но молитвы конгрегатских священников помогут… Это ведь ничего не изменит. Это ничего не решит. Не устраивать же подобные стояния вечно и не прятать же мне всех этих людей здесь до конца дней их!