История Русской Церкви. 1700–1917 гг. - Игорь Смолич

Реформа 1808–1814 гг. помимо устранения недостатков духовной школы имела в виду также расширение ее учебных программ. Прежде всего выяснилось, что закончившие семинарии по старой программе не обладали достаточными знаниями для того, чтобы слушать академические лекции нового научного уровня. Одновременно дал о себе знать значительный недостаток в подходящих преподавателях. К счастью, быстро обнаружилось, что среди студентов можно найти множество способных молодых людей, из которых при новых порядках вскоре получились хорошие учителя. Новое поколение преподавателей стремилось строить свою педагогическую деятельность на основе самостоятельного научного исследования. Эти устремления натолкнулись на репрессивное противодействие со стороны ректоров и епархиальных архиереев, в подчинении которых находились академии. В течение 30 пореформенных лет новые программы постепенно подвергались обратному пересмотру в пользу прежних и в конце концов в 1839–1840 гг. с согласия императора Николая I были сильно урезаны обер–прокурором Протасовым. Все эти меры нанесли тяжелый удар по академическому и семинарскому образованию, но были уже не в силах остановить научную работу в области богословия. Несмотря на репрессии, она выжила, продолжала развиваться и создала предпосылки для стремительного подъема богословия во 2–й половине XIX в., когда реформа 1808–1814 гг. дала наконец зрелые плоды.

д) Политические и социальные процессы эпохи Николая I имели, естественно, большое влияние на внешнюю жизнь духовной школы, значительно изменив ее, но внутреннее ее развитие в своих существенных чертах определялось духом реформ александровского времени. Возрос уровень обучения, из–за чего повысились требования к прилежанию и сообразительности учащихся. Почти во всех академиях и семинариях постепенно искоренялся господствовавший в XVIII в. метод заучивания наизусть. Ученики и студенты со своей стороны начинали выказывать все больший интерес к науке. Лучшим доказательством тому может служить обновленный за счет молодежи преподавательский состав, который даже во второй половине рассматриваемого периода сумел сохранить в учебном процессе дух и жизнь. Новые веяния не прошли бесследно и для экзаменационной системы. Прежде полугодовые и годовые оценки на устных экзаменах были в академиях и некоторых семинариях решающими для судьбы учащегося. Они определяли его место в списке и тем самым оказывали после выпускного экзамена определяющее влияние на его служебную карьеру. Однако хорошие оценки были результатом всего лишь усердия и хорошей памяти, помогавших затверживать учебник. После же реформы 1808–1814 гг. большее значение стали придавать семестровым работам студентов, в которых обнаруживались не только знания, но и степень понимания выученного, а иногда также способность к критическому анализу. Студенты последнего года обучения обязаны были теперь представить научную (так называемую курсовую) работу, которая тщательно проверялась и оценивалась, особенно у студентов, входивших в десятку лучших по результатам устных экзаменов. Зачастую эти работы подправлялись преподавателями (в Москве это иногда делал сам митрополит Филарет), а затем публиковались. Такая система заставляла студентов сконцентрироваться на той или иной области науки. К сожалению, эта специализация редко принималась во внимание, когда бывшим выпускникам, а теперь преподавателям назначали их предмет: считалось, что окончивший академию должен владеть всеми предметами настолько, чтобы преподавать любой из них. В семинариях, правда, еще бывали случаи, когда преподаватель, многие годы ведя одну и ту же дисциплину, имел возможность продолжить научную работу в интересующей его области. Но в академиях такое было практически невозможно, по крайней мере для ученых монахов, так как их продвижение по служебной лестнице было связано с постоянной сменой учебного предмета. Поэтому уже студентом молодой ученый страдал от мысли, что впоследствии будет, вероятно, оторван от любимой отрасли науки. Кроме того, в продолжение практики XVIII в. и в ущерб духовной школе из выпускников духовных академий в большой степени пополнялись кафедры светских высших учебных заведений: университетов, Медико–хирургической академии и др. Особенно сильное «кровопускание» произошло, когда М. М. Сперанскому потребовалось большое число профессоров по русскому законоведению [1519].

Как и прежде, академии подлежали надзору соответствующих епархиальных архиереев. Впрочем, Петербургской Академии после назначения обер–прокурором Протасова приходилось больше опасаться его вмешательства, нежели престарелого митрополита Серафима. Киевский митрополит Евгений Болховитинов мало вникал в дела подведомственной ему академии, зато его преемник митрополит Филарет Амфитеатров, напротив, зорко следил за тем, чтобы обучение в академии шло в консервативном духе. Московская Академия находилась под неусыпным надзором митрополита Филарета Дроздова, который строго контролировал как деятельность преподавателей, так и жизнь студентов и сам дух академии. Его интересовала не только научная квалификация профессоров, но и, прежде всего, их личное отношение к вопросам веры. «Безверный наставник на всякой кафедре вреден для академии», — заметил он однажды [1520]. Применение научно–критических методов в богословии митрополит считал опасным признаком неверия. Его частые посещения и регулярное присутствие на экзаменах наводили страх и на профессоров, и на студентов. В присутствии студентов митрополит Филарет нередко в самой резкой форме критиковал сказанное преподавателем, и никто не мог быть уверен в том, что не будет им прерван. Его столкновения с ректором архимандритом Поликарпом Гайтанниковым (1824–1835) в академии запомнили надолго [1521]. Результатом такого контроля, с педагогической точки зрения весьма сомнительного, было то, что в своих лекциях профессора стали ориентироваться на мнение митрополита. «Филаретовский дух» сформировал не одно поколение воспитанников Московской Академии, определив их богословские и церковно–политические взгляды. Даже в конце XIX в. он еще чувствовался у многих богословов и иерархов. Новые педагогические порядки с чертами военного воспитания, вдохновителем которых был обер–прокурор Протасов, от Петербургской Академии перекинулись и на другие академии. В Казань они были принесены архимандритом Иоанном Соколовым. Будучи ректором, он регламентировал прически студентов, на богослужении расставлял их по росту и ввел форменную одежду — режим чрезмерной строгости, по определению историка академии [1522]. Всеобщее распространение такого рода педантичной регламентации достаточно засвидетельствовано воспоминаниями учащихся различных духовных учебных заведений. Периодическим послаблениям способствовали разве что частые смены ведущих педагогов, в особенности ректоров. Преемственность в воспитании до некоторой степени поддерживалась лишь благодаря инспекторам, сменявшимся реже. Особенно строги были порядки в Москве, где старались, в духе Филарета, по возможности изолировать студентов от жизни за стенами академии. Ответной реакцией в академиях, а отчасти и в старших классах семинарий становились нарушения дисциплины и даже попойки [1523].

Переворот в общественном мнении в первые годы царствования Александра II не мог не затронуть и духовное образование. Студенты проявляли живой интерес к вопросам общественной жизни и к светской публицистике, особенно к дискуссиям на эти темы на страницах возникавших тогда новых журналов. В семинарии были заронены, по выражению митрополита Филарета, «семена демократии». Семинаристы зачитывались не только запрещенными журналами и брошюрами, но и произведениями немецкой либеральной теологии и даже философского материализма, например Фейербахом. Тревожным сигналом послужило участие студентов духовной академии и университета в Казани в панихиде по убитым во время крестьянских беспорядков в деревне Бездна (Казанской губернии) [1524]. Было очевидно, что изоляция духовной школы от перемен в общественной жизни оказалась невозможной. Симптомом конца николаевской эпохи в области духовного образования стали требования новой его реформы, выдвигавшиеся ожившим общественным мнением.

§ 21. Духовное образование после школьной реформы 1867–1869 гг.

Политика Протасова резко обострила возникшее после реформы 1808–1814 гг. недовольство состоянием духовного просвещения и системой воспитания в духовных учебных заведениях. Даже те церковные иерархи, которые в дни своей молодости полностью одобряли принципы реформы 1808–1814 гг., теперь относились к ним скептически, не будучи, однако, согласны и со взглядами на задачи духовного образования Николая I и Протасова. Некоторые из этих иерархов, например митрополиты Филарет Дроздов и Филарет Амфитеатров попали в трудное положение. Осуждая реакционные тенденции в школьной политике николаевской эпохи, они сами же оказывали ей сильную поддержку, исполняя свои обязанности по контролю над духовными учебными заведениями своих епархий. Прежде всего они старались не допустить в науку и на учебные кафедры современные методы критического исследования, к которым имели такую склонность преподаватели богословия. Среди профессуры убежденность в необходимости новой реформы была широко распространена, хотя ясное представление о ее целях отсутствовало. Неуместность простого возврата к идеям реформы 1808–1814 гг. была очевидна даже тем, кто относился к ним с глубоким пониманием; времена настолько изменились, что нужны были какие–то новые подходы к реформированию как учебных программ, так и системы воспитания в целом. Кроме того, из–за недостаточного финансирования невыносимым стало и материальное положение духовных школ. Это относилось в первую очередь к нуждавшимся государственным стипендиатам, состоянию учебных корпусов семинарий и уездных духовных училищ, нищенским окладам учителей, которые покидали свои места в поисках другой работы, и прочим многочисленным недостаткам. В обер–прокурорство Протасова резко усилилась бюрократизация системы духовного образования [1525].