Работы разных лет: история литературы, критика, переводы - Дмитрий Петрович Бак

опубликовала два солидных на вид тома об Арсении и Андрее Тарковских. Первая часть книги о замечательном русском поэте, вопреки вполне серьезному подзаголовку («Жизнь семьи и история рода»), начинается с анекдота, почти наугад извлеченного из сборника Гр. Горина. Но это еще, прямо скажем, цветочки. Однако под видом «истории рода» страница за страницей нас потчуют нагромождением общих мест и фактических ошибок.

Одно из глубокомысленных рассуждений нашего биографа начинается так: «Мы хорошо знаем: “памятей” бывает много: бытовая, интеллектуальная, историко-культурная. Память воспоминаний. Память снов. Совесть – это тоже род памяти. Поскольку память – часть нашего сознания». Хорошо, уяснили: память – это часть сознания, а не фунт изюму; двинемся дальше. Андрей Тарковский приобретает дом в Тоскане – это, по мнению Волковой, исполнение сокровенной мечты отца и сына о прочном семейном приюте. Что ж, спорить трудно. Далее – стихотворная цитата:

И<,> хлеба земного

Отведав, прийти

В свечение слова

К началу пути.

После стихов автор книги ненавязчиво напоминает: «Арсений Тарковский. Белый день. 1998». Пропуск запятой, искажение смысла во второй строке (надо: «в свечении слова») еще можно принять за досадные опечатки. Но «Белый день» – это совсем другое стихотворение («Камень лежит у жасмина…»), написанное, между прочим, в 1942 году, а вовсе не… И вот тут-то, когда вспоминаешь о дате ухода Арсения Тарковского из жизни (1989), мысль об опечатках отпадает как-то сама собою. Биограф поэта и дальше обильно и столь же уместно, и компетентно цитирует его стихи. Скажем, вот фрагмент стихотворения «Я учился траве, раскрывая тетрадь…»:

…И когда запевала

свой гимн стрекоза,

Меж зеленых ладов

проходя, как комета…

Это, конечно, подлинный текст, у Волковой же черным по белому: «Меж зеленых лазов(?) проходил (??), как комета».

Эмоции в сторону – вернемся к сентенции о возвращении к родному дому: «Дом Андрея в Италии – тень воспоминаний. Он также и дом “волшебной горы” (так!) Томаса Манна». Что это за штука – «дом волшебной горы»? Может быть, «дом из романа “Волшебная гора”»? Так это ж туберкулезная лечебница, ничего общего с вековым семейным уютом не имеющая! Родительский дом Ганса Касторпа? Полноте, о нем ли тоскует в санатории «Берггоф» герой Манна? Волковой, однако, и горя мало: «В конце пути, на излете жизни, “тени забытых предков” опустевшего Дома вступали в права жизни иной, под крышей каменной башни Дома Тарковского в Тоскане. Увы!

А на выезде плачет жена,

Причитая и руки ломая,

Словно черные кони Мамая

Где-то близко,

как в те времена…»

Что это за «тени предков дома», которые к тому же еще «вступали в права жизни иной»? Неужто предки дома здесь только ради «параджановской аллюзии»? Да и цитата из стихотворения «Проводы» (1943) вовсе невпопад – тут ведь, простите за свежую новость, речь о войне, о предчувствиях битв и смертей…

И дальше все то же: торопливые гипотезы, сомнительные выводы, детски непосредственные восклицания. И вправду – как же не поделиться с читателем очередным озарением? О том, например, что «Малороссы – песняры, обладатели дивных голосов, вокальной одаренности». Да-да, у них даже «ярмарочные воскресные и праздничные гуляния – импровизированные конкурсы “спивания” (не от слова “спиться”, а от слова “спеться”)». Что ж, спасибо, запомним, однако дальше – больше. По мнению нашего летописца, родной для Арсения Тарковского «город “упал” в степь на западной окраине Малороссии подобно тому, как Петербург “упал” на берега Невы». Это (объясняю) о Елисаветграде, на месте которого некогда была крепость, названная в честь императрицы Елисаветы Петровны (а вовсе не «крепость св. Екатерины», как утверждает Волкова).

На этом исторический экскурс не заканчивается: «По замыслу строителей, крепость должна была стать форпостом, линией, укреплявшей границы Малороссии против новой Сербии». Неизвестная межславянская распря сербов и малороссов – это уже тянет на крупное открытие! Если только на минуту забыть о том, что речь идет о Новороссии, на территории которой как раз и находилась вполне дружественная Новая Сербия – место, где селились братья-славяне, бежавшие от турецкой неволи… Хотя не всем в здешних местах было худо. Ведь Елисаветград-то был «белый, утопающий в зелени каштанов и акаций, славившийся своими бахчами, садами и арбузами».

Крупных и мелких прозрений в книге Волковой множество, здесь и «съезд сценической деятельности» (читай: «деятелей сцены»), и «образованная елисаветградская интеллигенция», и «горячие головы юношества». Автор отдает дань «правде романа “о любви, о доблести, о славе”» (у Блока похоже: «О доблестях, о подвигах, о славе»), не забывает и о том, что «в Елисаветграде гостил Генрих Нейгауз со своим сыном Асиком» (Адиком, конечно; Асиком или Арсиком домашние ласково называли… Арсения Тарковского). Несуществующее собрание сочинений поэта и переводчика Георгия Шенгели автор книги путает с трехтомником Тарковского, пафосно (и ошибочно) утверждает, что «долгий промежуток между 26 и 62 (годами. – Д. Б.) публиковали лишь переводы Арсения Александровича», а «официальное (?) признание поэта в своей (??) стране пришло в годы “убеленности” (???)».

Даже новый славянский язык доктор наук Волкова походя изобрела, пытаясь воспроизвести по-украински фамилии своих героев: «Тарковскi», «Саксаганьский» (вместо: «Тарковський», «Саксаганський»). Кроме шуток, для человека, окончившего украинский университет, такое написание выглядит совсем как «Шакеспеаре», уж вы мне поверьте!

Наконец, об архивных текстах, напечатанных в книге. П. Волкова доверительно сообщает читателю, что «рукописи “Сибирских очерков” (Александра Карловича Тарковского, отца поэта. – Д. Б.) хранятся в архиве Пушкинского Дома в Санкт-Петербурге, переданные туда для широкого их использования». Все так, но архив Тарковских пока что не разобран и не описан, а значит, «для широкого использования» до поры до времени не предназначен. Многие документы касаются ныне здравствующих людей, слишком камерны, интимны – поэтому и публикации должны сопровождаться взвешенным, компетентным комментарием. Однако Волкова с предсказуемой смелостью неофита впервые публикует юношеские (1923) стихи Арсения Тарковского – реквием о старшем брате, погибшем шестнадцати лет от роду. Заканчивается эта, с позволения сказать, публикация вот как:

Плачет злая Апанкэ,

В слезах его могилу крестя.

Скажете, снова опечатка? Но на соседней странице стихи воспроизведены факсимильно: у Тарковского, разумеется, Ананкэ, только написано не совсем ясно, как раз настолько, чтобы человек, представления не имеющий о работе с рукописями, выдумал новую злую богиню. В общем, прежде чем биографии сочинять, не грех иной раз заглянуть в уже написанные книжки. Ну хоть в мифологический словарь, например…

Письма мелким почерком, или Оправдание критики non-fiction[586]

Василий Голованов.