Бенкендорф. Сиятельный жандарм - Юрий Щеглов

— Я готов, государь, — ответил Бенкендорф. — Надо воздать почести тому, кого так унизила Польша. А ведь он любил Варшаву и заботился о ней. Мне передали исполненные горечью слова цесаревича: «Les polonais n’ont pas voulu de moi — je ne veux pas les connaitre»[72]. Сколько в них благородства и величия.

И с этим Бенкендорф покинул домик в Петергофе, собираясь немедленно возвратиться а Петербург и оттуда ехать в Витебск за телом и княгиней Лович. Еще в кабинете императора он почувствовал головокружение и боли в животе. У себя в комнате Бенкендорф ощутил первые признаки проклятой Колеры Морбус — сильную тошноту и высокую температуру. Теперь болезнь догнала и его. Вдобавок возникла страшная угроза для семьи императора. Арендт и Ерохин приняли срочные меры. Окурили комнаты, напоили всех лекарствами и отваром целебных трав. Император, общавшийся с Бенкендорфом, долго сидел в горячей ванне, куда Арендт добавил снадобья, приготовленные специально в дворцовой аптеке. Ночью император, несмотря на запрет врачей, пришел к Бенкендорфу и провел у постели довольно много времени, стараясь отвлечь его от неприятных ощущений.

— Впервые, государь, я не сумел выполнить вашего повеления, и это усугубляет мою болезнь, — сказал Бенкендорф.

— Не беспокойся, Александр Христофорович, я послал генерала Куруту. Он хорошо знал брата, и я полагаю, что княгиня Лович одобрит мой выбор. Курута уже выехал в Петербург. Но вот что ужасно! Не удается справиться с волнениями на окраинах столицы. Народ сильно предубежден против иностранцев. Есть сведения, что убили двух врачей. На Невском бросили камень в окно аптеки.

Император в течение трех недель навещал Бенкендорфа, оставался наедине иногда больше часа. Теперь он давал отчет начальнику III отделения.

Через несколько дней после того, как Бенкендорф заболел, вспыхнули беспорядки на Сенной площади. Народ разгромил временную больницу. Разбил окна и мебель. Умертвил зверски с полдесятка врачей. Измолотил прислугу. Выкинул больных на улицу. Поджег дровяные сараи. Бесчинства продолжались целый день.

— Ты с трудом можешь вообразить, что там происходило, — рассказал он Бенкендорфу той же ночью. — К сожалению, обер-полицеймейстер не сумел обеспечить порядок. Полиция разбежалась. Мне донесли, что многие просто переоделись. Нет ли тут чьей-либо руки? Впервые мундир стал мишенью для возмутителей. Все это приняло угрожающие размеры.

Бенкендорф послал за Дубельтом. Дубельт прискакал в Петергоф ранним утром.

— Беда, Александр Христофорович, ничего нельзя поделать. Жандармерия и полиция не в силах восстановить порядок. Здесь военная сила нужна. А то и картечь. Озлобление страшное. Заседали вчера у генерал-губернатора Эссена. Его едва с лошади не стащили. Еле гренадеры штыками оборонили Петра Кирилловича. Васильчиков Сенатскую помянул. Взял эскадрон конной гвардии и батальон Семеновского полка. Разогнал безумцев барабанным боем и угрозой стрелять.

Сенная площадь отчего-то стала центром событий. Наконец император решился и отправился туда. Запах дыма и гари заволакивал пространство. Дубельт послал на площадь переодетых агентов, которые исподтишка усовещивали народ. Ему доложили, как император, приподнявшись на стременах, крикнул:

— Я никого не страшусь… Вот я перед вами…

Однако толпа не переставала яриться, проклиная иностранцев и врачей.

— До кого вы добираетесь? — крикнул император. — Кого вы хотите? Меня ли? На колени, несчастные!

Громовой голос повелителя, подкрепленный ощетинившейся штыками и шеренгой гренадер, заставил обезумевших от ужаса людей упасть на колени.

— Стыдно народу русскому, забыв веру отцов своих, подражать буйству французов и поляков. Не они ли вас подучают? Ловите их и представляйте подозрительных начальству, но сами не творите самоуправства и насилий!

Непростительное заблуждение поэта

Бенкендорф никак не мог оправиться, да и окружающая обстановка не способствовала быстрому выздоровлению. Лето выдалось сухое, жаркое. Вокруг столицы удушливо тлели леса. Даже земля под иссушенной пожелтевшей травой трескалась. Пыль на дорогах стояла столбом, затрудняя передвижение. А Колера Морбус не утихала. Она бушевала и вдали и вблизи Петербурга. Требования врачей носить с собой скляночку с раствором хлориновой извести или крепкого уксуса и протирать руки, кожу возле губ и виски вызывали ярость. Тот, кто носил хлориновую известь в полотняной сумочке, рисковал, что ему затолкают ее в глотку. Дезинфицирующие жидкости заставляли пить каждого, у кого они отыскивались. Кто избежал холеры, иногда становился жертвой собственной предусмотрительности.

Бенкендорф понимал, что скоро волнения вспыхнут в военных поселениях. Он нередко указывал государю, что время военных поселений давно миновало. В одно из посещений императора напомнил, что стоило бы в ближайших местах к столице принять меры предосторожности. И как в воду глядел. В Старой Руссе убили городничего, разграбили питейные дома, захватили и подожгли полицейские участки. Возбужденные слухами крестьяне поддержали солдат. Но как ни странно, резервные полки, воевавшие в Польше, не уклонялись от приказов, хотя и не проявляли привычной покорности. Зверства и кровопролития было много. С офицеров срывали погоны и убивали чем придется. Подобная доля ждала врачей..

— Отрава! — кричали люди, обнаружив где-либо медицинские снадобья. — Бей отравителей! Не жалей!

— Причина не только в невежестве, — говорил Дубельт. — Поселяне изнурены муштрой и трудятся против воли. Сие изобретение Аракчеева надобно и давно пора трансформировать!

Он обожал замысловатые словечки. Когда император поехал в Старую Руссу унять бунтующих, Бенкендорф начал подниматься с постели. Наконец император справился с обстановкой, не отступив, впрочем, ни на шаг от того, что он считал законным. Виновные батальоны раскассировал — кого под суд, кого в дальние гарнизоны. На сей раз никого из обывателей не простил.

— Был бы ты на ногах — послал бы тебя. Орлов более склонен к дипломатии. И вообще, в коляске с ним одна мука. Он в дороге как заснет, так навалится на меня — хоть из коляски выходи. Я ему жалуюсь на него же, а он: что же делать? Во сне равенство: море по колено! Я ему, видишь, во сне не государь. Ах, как мне тебя не хватает, Александр Христофорович! — пожаловался император.

Единственное радостное событие — у императрицы Александры Федоровны родился сын, которого нарекли Николаем. Из Витебска генерал Курута привез гроб с телом цесаревича и княгиню Лович, которая совершенно потеряла самообладание. В дождливый день от Московской заставы шли пешком за колесницей до Петропавловского собора. На половине пути Бенкендорф пересел в карету. Но это еще не все, что ему было суждено пережить в августе. В конце месяца неожиданно умер фон Фок. Держался, держался и как-то сразу сошел на нет. Бенкендорф потерял человека, в котором совершенно не сомневался и мог довериться ему полностью. Фон Фок держал все нити в руках. В первый момент Бенкендорф растерялся. Кто будет заниматься повседневными делами? Сам он чаще при императоре, который ездит почти столько же, сколько его предшественник. Правда, сейчас есть Дубельт, но Дубельт человек военный и склонен пускать в ход силу, а сила в делах высшей наблюдательной полиции должна маячить поодаль. Высшая наблюдательная полиция есть искусство, ничем не напоминающее военное, хотя и соприкасающееся с ним. Высшая наблюдательная, сиречь тайная полиция есть и око, и ухо, но главным образом разум. Око да ухо без разума и анализа мало что способны совершить. Фон Фок выражался на сей счет колоритно:

— Наша служба — не будошник с алебардой, а профессор на кафедре, чиновник в министерстве, журналист в газете, врач в больнице, балерина в театре и даже придворный в великосветском салоне, потому что тайная полиция есть всепроникающий надзор. А будошник над чем способен надзирать? Над прачкой да почтальоном! Впрочем, и прачка, если ее обучить, более даст пользы, чем тот же самый будошник.

Пуще остальных скорбели о фон Фоке именно те, кто подвергался надзору, и даже те, кто томился в камерах и казематах Петропавловки и Шлиссельбурга. Ходили легенды о фонфоковских послаблениях — то садик разрешит в крепости завести, то свидание внеочередное даст, то сахар да чай пожертвует, то доносчика на съезжую отправит, то квартальным грозит за взятку отправить к палачу. Именно фон Фок сказал два с лишним года назад Бенкендорфу:

— Пора, Александр Христофорович, орудия пытки уничтожить. А заплечным мастерам — пенсион и из крепостей долой. Слыхано ли дело — тиски да испанский сапог до сих пор беречь!

И вот теперь он лежит совершенно бездыханный и не по́нятый до конца. Кого на его место?! Некого! Тут человек тонкого ума нужен и честнейшего характера. И не зверь! Если взять зверя — все равно что фитиль в бочку с порохом вставить и сесть на нее с трубочкой.