Бенкендорф. Сиятельный жандарм - Юрий Щеглов

Несговорчивый

Вообще мнение салонов Петербурга и Москвы не расходилось с устремлениями армии и желаниями толпы. Редкие голоса критиковали правительство. Главный русский европеец Тургенев, сидя в Париже, призывал соотечественников одуматься и не налагать рук на братский славянский народ. Его брат Александр Тургенев и князь Петр Вяземский чуть ли не в драку вступали с Пушкиным и Жуковским, которые жаждали разрешения старинного спора взятием Варшавы. Все взоры устремлялись к польской столице. После ошибки, допущенной Дибичем, император послал вызов в Тифлис генерал-адъютанту графу Паскевичу-Эриванскому. Между тем Дибич не собирался сдаваться и уступать кому-либо пост, хотя терпел неудачу. Генералы Ян Скржинецкий и Прондзинский одержали верх в нескольких стычках. Скржинецкий — единственный из польских военачальников разумно действовал при Грохове, прикрывая бегство рассеянной армии.

Восстание вскоре перекинулось в Литву. Местное дворянство и предводитель граф Цезарь Пляттер, долго не раздумывая и не заботясь о последствиях, поднялись против России. Инсургенты попытались вторгнуться в Подолию, Волынь и Украину. В Киеве зашевелились приверженцы другого бывшего предводителя дворянства, графа Олизара, замешанного в событиях 1825 года.

— Что поделывает наш друг Олизар? — спросил император после известия о сражении при Грохове. — Не считаешь ли, что его нужно удалить из Киева? В прошлом году он нас принимал ласково. Я не заметил ни тени озлобления. Видно, каземат в Петропавловке пришелся не по вкусу.

Графа Олизара арестовывали дважды. Второй раз, когда нашли потерянные им масонские бумаги. То были дипломы лож «Совершенная тайна» и «Увенчанная добродетель».

— Самый высокий по рангу чиновник из взятых по делу моих друзей четырнадцатого декабря. Шутка ли! Губернский маршал дворянства. Куда предполагаешь его деть?

— Только не в Москву, — ответил Бенкендорф. — Довольно там Мицкевич ораторствовал по салонам. Олизар русских ненавидит. Вообще, польские поэты и историки — главные виновники раскола. Отправим в Курск. Однако пусть живет вольно. Велю фон Фоку установить секретный надзор.

Вечером Бенкендорф распорядился дежурному офицеру полковнику Дубельту:

— Сгоняй Вельша в Киев за Олизаром. И в Курск до особого распоряжения немедля. Но не арестантом. Ведь он твой, кажется, приятель?

Дубельт рассмеялся:

— В Курске еще никто не писал польских стихов.

Вместе о Олизаром взяли еще нескольких поляков.

Дубельт давно с ним в приятелях, поскольку был близок к семейству Раевских, служа некогда адъютантом у генерала Николая Николаевича. Роман Марии Раевской с Олизаром протекал на глазах. Однако поляк получил отказ. Раевские не желали, чтобы Мария переходила в католичество. Серж Волконский оказался счастливым соперником.

— Ну-ка, Леонтий Васильевич, возьми «Алфавит». Что там Боровков про него нарыл? Насчет масонства главное. Сейчас в Варшаве масоны одержали верх.

Дубельт принес «Алфавит», который держали в III отделении под хитрым замком в специальном железном коробе, открыл на искомую букву и прочел:

— По изысканию Комиссии оказалось, что Олизар не знал о существовании тайных обществ в России и Польше… А Волконский называл его членом Польского общества! Да врет — знал! Намекал мне самому сколько раз. Не хотел государь с поляками да с поэтами ссориться. Вот далее Боровков пишет к месту: «После того в числе бумаг Олизара, найденных на дороге к Киеву…» Хорош заговорщик! Еще бы штаны и кошелек потерял! «…оказались два диплома какого-то тайного общества Алкивиада, без означения времени и места написания оных. В одном Тайное Судилище объявляет, что Олизар…» Не есть ли это Тайное Судилище собранием тех, кто дает приказы о фемеморде? Может, и Курска ему мало?

— Не твое дело, Леонтий Васильевич. Читай дальше! Тебе бы волю — загнал бы в Сибирь меня с фон Фоком. Кстати, где он?

— Поехал к Лерху. На здоровье жалуется. Так… Вот отсюда! «…принят под именем Вашингтона и с достоинством меченосца…» Эк, куда метнул! В Америку! «…в другом поручает ему комиссию для учреждения Египетских гор, то есть на Волыни, Подолии и проч., и дает право назначать старейшин гор и принимать членов. По исследованию о сем в Варшавском комитете открылось, что означенное общество никогда не существовало, а вымышлено графом Малаховским нарочно для Олизара, желавшего узнать все тайны высшего масонства». Врут! Врут! Врут! Не существовало! Все отлично существовало! Я этого Малаховского знаю как облупленного. Самый заядлый из них. Его тоже надобно бы взять и отправить. И не в Курск! А в Нерчинск! Волынь и Подолию надо почистить. Не ровен час, туда полячишки вломятся. То-то сливянки сладенькой на радостях выпьют.

— Делай, что тебе говорят, Леонтий! Посылай за Олизаром и не перечь государю. И не будь таким несговорчивым. Это вредно.

Бациллы — оружие революции

Генералы Скржинецкий и Прондзинский теснили Дибича, пытаясь отогнать подалее от Варшавы. Император, раздраженный неудачами, потребовал от Дибича перейти Нижнюю Вислу поближе к прусской границе, а фельдмаршал хотел форсировать реку в верхнем течении. Император решил отозвать Дибича и назначить вместо него Паскевича. Паскевич никогда не подводил и не страдал сентиментальностью.

— Тот, кто знает историю, — сказал Паскевич императору при свидании на юге более года назад, — всегда привержен к строгим мерам воздействия. Я строг, ваше величество, но стараюсь быть справедливым. Вы милостивы — на то вы и государь! Однако без строгости нет милосердия.

Паскевич изъяснялся по-русски, что импонировало императору. Паскевич виделся покорителем Польши.

— Что добыто мечом, то нельзя отдавать на расхищение болтунам и людям карьеры, — часто повторял освободитель Армении.

Это был камешек в огород генерала Ермолова, который на всех углах кричал, что его не принудят служить с Паскевичем.

— Не хочешь — не служи, — бросил в раздражении император. — Без тебя обойдемся! В России незаменимых нет. Отечество других призовет под знамена.

Между тем Дибич спохватился и нанес сокрушительное поражение Скржинецкому, который начал наступательное движение против русского гвардейского корпуса, дислоцированного между Наревом и Бугом. Битва состоялась при Остроленке. Однако Дибич успеха не развил и позволил Скржинецкому отступить к Варшаве. Сам расположился между Пултуском, Голымином и Масковым, готовясь форсировать Вислу. И тут его свалила Колера Морбус. В конце мая, покаявшись, он отдал Богу душу.

Бенкендорф сказал императору:

— Теперь поздно сетовать, но Дибичу мы обязаны продолжением кровопролитной войны. Ошибка его неизвинительна. Я полагаю, что он потерял всю энергию в тщетных поисках ее поправления. И имел, государь, преувеличенное доверие к собственным дарованиям. Орлов, присутствуя при кончине, слышал раскаяние в допущенных промахах. Граф Паскевич будет на месте. В армии он известен твердостью. В смерти Дибича повинна не только Колера Морбус, но и укоризны, которые обрушились со всех сторон, а также революция. Впрочем, бациллы убивают не хуже пуль.

По получении известия о смерти Дибича император издал указ о назначении Паскевича главнокомандующим, и через несколько дней граф сел на корабль и отправился в Мемель — путь по суше закрыла восставшая Литва. Через две недели на императора свалилось новое несчастье. Цесаревич Константин в течение двух суток погиб от ненасытной Колеры Морбус. Первым получил известие из Витебска от Сахтынского фон Фок. В Аничковом, Петергофе и Зимнем воцарился траур. Император долго не мог прийти в себя.

— Судьба нас не щадит, Александр Христофорович! — пожаловался он. — Сколько ужасных смертей! Какая несправедливость!

Цесаревич расставался с жизнью мучительно. Бенкендорф попытался утешить императора:

— Если точно, что цесаревич удержал Дибича от преследования мятежников, то он понес жестокое наказание в горестях и унижении, не перестававших его преследовать и низведших в гроб, вдали от сбереженной им Варшавы. Оценят ли это когда-нибудь поляки?!

— Боюсь, что нет, — ответил император. — Прошу тебя, Александр Христофорович, возьми людей, сколько надо, добавь своих, преданных тебе лично, и езжай в Витебск за телом брата. Не откажи в такой любезности.

— Я готов, государь, — ответил Бенкендорф. — Надо воздать почести тому, кого так унизила Польша. А ведь он любил Варшаву и заботился о ней. Мне передали исполненные горечью слова цесаревича: «Les polonais n’ont pas voulu de moi — je ne veux pas les connaitre»[72]. Сколько в них благородства и величия.

И с этим Бенкендорф покинул домик в Петергофе, собираясь немедленно возвратиться а Петербург и оттуда ехать в Витебск за телом и княгиней Лович. Еще в кабинете императора он почувствовал головокружение и боли в животе. У себя в комнате Бенкендорф ощутил первые признаки проклятой Колеры Морбус — сильную тошноту и высокую температуру. Теперь болезнь догнала и его. Вдобавок возникла страшная угроза для семьи императора. Арендт и Ерохин приняли срочные меры. Окурили комнаты, напоили всех лекарствами и отваром целебных трав. Император, общавшийся с Бенкендорфом, долго сидел в горячей ванне, куда Арендт добавил снадобья, приготовленные специально в дворцовой аптеке. Ночью император, несмотря на запрет врачей, пришел к Бенкендорфу и провел у постели довольно много времени, стараясь отвлечь его от неприятных ощущений.