Фенэтиламины, которые я знал и любил. Часть 1 - Александр Шульгин

Во вторник я пошла на работу и рассказала своим коллегам из отдела медицинских отчетов коротенькую историю о своем любимом родственнике, который неожиданно скончался от сердечного приступа. Мне посочувствовали и оставили в покое. Я держалась целый день, забывая о своем горе лишь на несколько минут, когда нужно было особенно сконцентрироваться на потоке медицинской информации, час за часом вливавшейся мне в уши Я печатала на полной скорости и ушла из больницы в пять часов вечера, с облегчением думая о том, что за весь день мне удалось ни разу не расплакаться и не вызвать подозрений у остальных сотрудниц. Это были хорошие женщины, но они не входили в число моих близких друзей, поэтому волновать их было бы нечестно, да и не помогло бы мне.

Приступ гнева потряс меня лишь по дороге домой, в начале шестого.

Я остановила машину посередине серого тротуара, поперек очерченного парковочного места. Я застыла, потому что нахлынувшая вдруг кровавая ярость застлала мне глаза. Ее сила была пугающе велика. Мой Наблюдатель полушутливо сказал «о-о» и пожал плечами, зная, что это было неизбежно. Потом он громко заговорил со мной, напоминая, что подобная ярость может спровоцировать аварию на дороге и что лучше бы обуздать ее любым способом, пока я не доберусь до дома.

Я вела машину очень осторожно, следя за каждым своим движением и за движением водителей вокруг, словно была вдребезги пьяна и не доверяла своим рефлексам и концентрации.

Войдя в дом, я сквозь зубы поздоровалась с детьми, сознавая, что я вот-вот начну трястись, и попросила их самим позаботиться об ужине. «Я только что пережила внезапный приступ острой злости, - объяснила я. - Вообще-то такое иногда идет на пользу, но сейчас мне нужно побыть одной пару часов, если вы не против».

Я услышала в ответ «да», «конечно», «ладно». Они просили меня не беспокоиться и обещали, что позаботятся о себе сами.

На кухне я взяла стакан и бутылку клюквенного сока и пошла к себе в спальню. Я открыла ящик, где хранила МДМА, который когда-то давно дал мне Шура, и вытащила оттуда маленький конверт с пометкой «120 миллиграммов» и еще один - с пятьюдесятью миллиграммами на случай, если мне понадобится добавка. Я растворила первую дозу в соке, выпила и легла на кровать.

Ярость была просто ужасной и жгла меня изнутри, где-то глубоко в желудке. Я зажимала ее там, пока ехала домой. Теперь я разрешила ей выйти на поверхность. Вулкан взорвался в районе моего пупка, и поток обжигающей, убийственной ненависти хлынул вверх, подобно раскаленной лаве. Я лежала на спине, стиснув руки. Меня била дрожь. Я уговаривала себя не кричать вслух, потому что в доме были дети. Сила и размах этого бешенства слегка испугали меня. Одно дело - умом понимать, что страдание переходит в гнев, а он, в свою очередь, смягчается до степени принятия ситуации, и что все это часть процесса выздоровления. Совсем другое чувствовать, как сотрясается твое тело, понимать, что такая острая, атакующая ярость заставляет некоторых людей убивать себе подобных, просто чтобы избавиться от этой уродливой боли, передав ее кому-нибудь другому.

Я снова и снова вспоминала Шурину фразу насчет того, чтобы мне сойтись с Дольфом, - раз за разом переживала оскорбительную жалость и заносчивый эгоизм, скрывавшийся в этих словах. И потоки лавы извергались из пышущего огнем вулкана, сжигая деревья и поля, Шуру с Урсулой, и все в пределах видимости, уничтожая все живое вплоть до линии горизонта.

Мой Наблюдатель подкинул мне соблазнительную мыслишку, что бедного парня можно было бы извинить с учетом сложившихся обстоятельств за то, что он не сумел понять чужое горе. Да ладно тебе, успокойся ради Бога, говорил мне внутренний голос. Не искажай свое восприятие и свой образ мыслей, даже если ты чувствуешь себя такой кровожадной. Тебе нет нужды оправдывать свой гнев, ты имеешь на него право. Просто переживи это. Пропусти его через себя. После этого ты придешь » себя. Ты выздоровеешь.

Одна мысль пронзила меня. Я подумала о записной книжке, в которой описывала свои чувства после ухода от Шуры. Я подумала о боли, которой дышали последние страницы, о свежей крови, которая упала на них.

Я решила вырвать эти страницы. Я представила, как вкладываю их в конверт из манильской бумаги, запечатываю и адресую письмо д-ру Александру Бородину. Я воображала, как Шура открывает конверт и читает написанные мною строки. Я знала, что это был достойный ответ на его последнее неосторожное и глупое оскорбление. Он никогда не забудет то, что прочтет на этих страницах. Я знала, что такое не забывается. Он будет помнить откровения о моей агонии всю свою оставшуюся жизнь, как буду помнить и я.

Да, разумеется, это было мое решение рискнуть и пойти на это; конечно, последнее слово оставалось за мной, и это я сказала «да», и мне было известно, что я буду страдать, когда все это закончится. Но это не извиняет его нечаянной просьбы уйти мне со своей болью куда подальше, чтобы не омрачать его счастья. Это не извиняет его, испортившего то, что должно было бы стать нежным, красивым прощанием.

Я начала чувствовать первые признаки воздействия МДМА. Во мне появилась точка спокойствия, просто намек на бледное, прохладное, серо-белое предчувствие конца бушующего пожара.

Я снова разразилась рыданиями. Мое тело продолжало дрожать.

Возможно, дрожь объясняется тем, что тело сдерживает избыточную энергию, рождающуюся в гневе. Все правильно. На самом деле это не худшие ощущения.

Я закрыла глаза и почувствовала неясно вырисовывавшиеся, пузырящиеся очертания эмоций, перемешавшихся внутри меня; я видела ярость, подтачивающее меня горе и ощущение потери. Было здесь и что-то похожее на самоуничтожение, что-то, что со стоном молило о помощи и просило прекратить мучившую меня боль. Я позволила себе соскользнуть в эти переживания, ожидая, что они хорошенько встряхнут меня, а потом уйдут, оставив меня очистившейся и, может быть, не такой страдающей.

Вдруг безо всякого предупреждения я услышала голос. Он заставил меня открыть глаза и подпрыгнуть на кровати. Его не было слышно, но произносимые им слова ясно читались у меня в голове. В этом голосе чувствовался непререкаемый авторитет, и можно было почти с уверенностью сказать, что он не принадлежал моему Наблюдателю.

«Прекрати это сейчас же! - сказал голос. - Познай свой гнев, дай ему выйти наружу и избавься от него. Забудь о своем желании отослать в конверте вырванные из записной книжки страницы. Хотя бы на время перестань жалеть себя. У Шуры тоже скоро будет разбито сердце. Возможно, ты понадобишься ему, причем не через полгода, а даже очень скоро. Ты должна оставаться его покровительницей. Будь готова. Он вскоре с тобой свяжется, ты будешь нужна ему».