Алмаз раджи (сборник) - Роберт Стивенсон

Хайд вдруг издал свирепый смешок, затем с необычайным проворством отпер дверь и исчез за ней.

Нотариус некоторое время продолжал стоять там, где его покинул мистер Хайд. Вся его фигура выражала тревогу и недоумение. Потом он медленно двинулся обратно, поминутно останавливаясь и поднося руку к виску, как человек, не знающий, как ему поступить. В ту минуту он старался разрешить одну из тех проблем, которые, как кажется на первый взгляд, вообще не имеют решения.

Мистер Хайд был бледен и приземист. Он казался уродливым, хотя в нем не было явного уродства; улыбка у него была отталкивающей, а в манерах присутствовала некая смесь робости и наглости. Голос у него был сиплый, негромкий, иногда прерывистый. Все это не вызывало особой симпатии, но никак не могло быть причиной отвращения, презрения и страха, которые Аттерсон испытывал, глядя на него.

«Тут что-то другое, – сказал себе встревоженный нотариус. – В нем присутствует нечто, чего я не могу объяснить. Да простит меня Господь, но мистер Хайд кажется мне не человеком, а каким-то пещерным жителем, троглодитом, если мне будет позволено так выразиться. Или это просто необъяснимая антипатия? Или все дело в том, что подлая душа проглядывает в нем и таким образом преображает внешнюю оболочку? Я думаю, что последнее ближе всего к истине, и если ты, мой бедный Генри Джекил, когда-нибудь видел печать сатаны на человеческом лице, то не где-нибудь, а на лице этого твоего нового друга!»

На площади, за углом торговой улочки стояло несколько красивых старинных особняков, уже отчасти утративших былое величие и населенных людьми самых разных профессий и положений: граверами, архитекторами, мелкими ходатаями по делам и темными дельцами, представлявшими никому не ведомые фирмы. Лишь один особняк, второй от угла, по-прежнему нес на себе отпечаток богатства и комфорта. И хоть в эту минуту он был погружен во тьму, в первом этаже светилось небольшое полукруглое оконце. У его двери и остановился Аттерсон, минуту поразмыслил и постучал. Дверь отворил старый вышколенный и опрятно одетый слуга.

– Доктор Джекил дома, Пул? – спросил нотариус.

– Сейчас взгляну, мистер Аттерсон, – ответил Пул, впуская гостя в просторную прихожую, вымощенную каменными плитами и уставленную дубовыми шкафами, где, словно в загородном поместье, жарко пылал камин. – Угодно вам подождать здесь, сэр, у камина, или прикажете зажечь лампу в столовой?

– Благодарю вас, я подожду здесь, – ответил нотариус и оперся на высокую каминную решетку.

Комната, в которой он находился, была любимым детищем его друга-доктора; сам Аттерсон не раз называл ее одной из самых привлекательных прихожих Лондона. Но сегодня в душе нотариуса царил холод; повсюду ему чудилось лицо мистера Хайда; он испытывал неясную тоску и отвращение к жизни. Ему чудилась угроза в отсветах камина на полированных стенках шкафов, в беспокойном колебании теней на потолке. Стыдясь своей слабости, Аттерсон все же почувствовал облегчение, когда вернулся Пул с сообщением о том, что доктора Джекила нет дома.

– Я видел, как мистер Хайд вошел в дом через дверь бывшего анатомического зала и лаборатории мистера Джекила, Пул, – сказал он. – Это ничего? Дозволяется ли это, когда доктора нет дома?

– Вполне, сэр, – ответил слуга, – у мистера Хайда имеется собственный ключ.

– Я вижу, ваш хозяин весьма доверяет этому человеку, Пул? – задумчиво заметил нотариус.

– Точно так, сэр, – подтвердил слуга. – Нам всем приказано исполнять любое его распоряжение.

– Почему же я никогда раньше не встречал здесь мистера Хайда?

– Возможно, сэр, дело в том, что он никогда не обедает у доктора, – предположил дворецкий. – Мы редко видим его в этой части дома. Чаще всего он приходит и уходит через лабораторию.

– Что ж, тогда доброй ночи, Пул.

– Доброй ночи, мистер Аттерсон.

И нотариус с тяжестью на душе побрел домой.

«Бедный Гарри Джекил, – думал он по пути, – я чувствую, что с ним стряслась какая-то беда. В молодости он вел весьма бурную и беспутную жизнь. И хоть это было давно, Божьи законы не имеют срока давности. Не иначе, дело тут в каком-то старом грехе, скрытой язве позора… И наказанье пришло уже тогда, когда сам проступок изгладился из памяти, а присущий всем нам эгоизм нашел ему извинение!»

Огорченный этими мыслями, нотариус принялся раздумывать о собственном прошлом – не найдется ли там какой-нибудь бесчестной проделки, которая вдруг даст о себе знать, словно чертик, выскакивающий из табакерки. Но его-то прошлое было совершенно безупречно; мало нашлось бы людей на этом свете, которые могли бы так спокойно, как он, читать свиток собственной жизни.

Затем его мысли вернулись к событиям сегодняшнего вечера, и в сердце нотариуса вспыхнула искра надежды. «Следовало бы вплотную заняться этим молодчиком Хайдом, – подумал он. – У него наверняка есть тайны, и весьма мрачные; такие, в сравнении с которыми худшие грехи бедного Джекила покажутся солнечным светом. Так продолжаться больше не может. У меня спина холодеет от одной мысли, что этот Хайд может пронюхать о завещании Гарри и захотеть поскорее завладеть этим наследством! Какая опасность! Нет, я должен вмешаться и вплотную заняться этим делом, если, конечно, сам Джекил мне не помешает».

Последняя мысль пришла в голову мистеру Аттерсону, как только перед его умственным взором, словно огненный транспарант, вспыхнули более чем странные условия этого завещания.

Доктор Джекил спокоен

По чистой случайности, спустя две недели доктор Джекил дал один из своих веселых обедов, собрав шестерых старых друзей – людей достойных, к тому же истинных ценителей хорошего вина.

Мистер Аттерсон постарался задержаться в доме доктора дольше прочих гостей. Впрочем, он и прежде нередко засиживался у приятелей. Там, где Аттерсона по-настоящему любили, его любили искренно. Нередко хозяин дома просил суховатого нотариуса остаться, когда весельчаки и остроумцы уже расходились, чтоб освежить мысли в его плодотворном молчании и отдохнуть после шумного застолья. Доктор Джекил не составлял исключения. И сейчас, когда они уселись у камина, по выражению глаз этого рослого и полноватого пятидесятилетнего человека с мягким лицом, носившим отпечаток таланта и доброты, было видно, что он искренно и глубоко любит Аттерсона.

– Мне хотелось бы поговорить с вами, Джекил, – начал нотариус. – Вы помните свое завещание?

Внимательный наблюдатель мог бы заметить, что доктору не понравилась эта тема, однако он ответил с веселой непринужденностью:

– Мой бедный Аттерсон! Клиент вроде меня для вас сущее несчастье. Я никогда не видывал человека в таком отчаянии, как вы, когда я вручил вам мое завещание. Если, конечно, не считать этого упрямого педанта Лэньона, который не выносит того, что называет моей «научной ересью». Не хмурьтесь – я знаю, что он превосходный человек, но это не мешает ему оставаться ограниченным педантом, ретроградом и брюзгой. Я страшно в нем разочаровался.