Любовь и проклятие камня - Ульяна Подавалова-Петухова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Дочь принца Суяна и сын Ким Чжонсо… Видимо, Судьба любит давать людям неразрешимые задачки»,— подумал с горечью капитан.
Две недели потребовалось, чтобы сделать насады и приспособить телеги для перевозки людей. Купили лошадей, продукты. Как только Елень узнала, что нужно собираться, она перестала месить глину. Обожгла и успела продать всю посуду, что была готова. Даже договорилась с одним горшечником, и тот пришел и за незначительную плату забрал почти подсохшие черепки, и такая радость освещала его лицо, что женщина не могла сдержать улыбку. Гончарный круг разобрали и тоже подготовили к переезду.
Елень стояла посреди мастерской, и душа стенала. Перед глазами пробегали картины давно минувших дней. Эти стены, согретые ласковым солнцем; эти столы, где знакома каждая трещинка; эти стеллажи, стоящие вдоль стен, — все это было таким родным, таким дорогим сердцу, что душа сворачивалась узлом от мысли, что больше сюда Елень не вернется. Она еще немного постояла, а потом вышла, все так же прижимая к груди ту самую вазу, что они сделали с Соджуном в день его возвращения. Ваза была неказиста и проста, но Елень она была дороже всей посуды вместе взятой. С ней она расставаться не собиралась.
В день отъезда, пока господа закрепляли вещи на телегах, рабочие заколотили окна досками. Все уже думали, что просто уедут, ни с кем не простившись, но не тут-то было. Ынчхоль и Мингу, оба на удивление молчаливые и грустные, приехали проститься. Приехал и Син Мён, впервые после ранения севший в седло, и Джехо. Оба с какими-то кулями. Капитан Ким ворчал, но все же принял подарки, а потом все вместе выдвинулись в путь. Сослуживцы и друзья Чжонку проводили путников за ворота, они бы и дальше ехали, но Соджун остановил небольшой отряд.
— Начальник Син, ваша рана откроется. Возвращайтесь, — сказал он.
— Ты можешь звать меня хёном[1], — улыбнулся Мён побелевшими губами. В словах капитана был резон: рана от качки только сильнее ныла. Но и расставаться с Соджуном было грустно. Что-то подсказывало Мёну, что больше они не увидятся.
Джехо первым протянул руку на прощание.
— Удачи, капитан Ким, — сказал он, с чувством пожимая такую же мозолистую руку, как и у него самого.
— Удачи! — ответил Соджун.
Он глянул на мальчишек, которые и так ехали, повесив носы, а сейчас и вовсе не поднимали глаз. Ынчхоль молчал и все отворачивался, Мингу напротив не спускал глаз с Чжонку, не знавшего что сказать и как быть в данной ситуации. Мингу спешился, Ынчхоль, глядя на него, тоже полез из седла, Чжонку ступил на землю последним. Парни глянули друг на друга, и Чжонку обнял обоих друзей, положив им руки на плечи.
— Я вас не забуду, слышите? Не забуду! — проговорил он, едва сдерживая эмоции.
Ынчхоль хлопнул с досады его по спине, но сказать ничего не смог: спазм перехватил горло, не вздохнуть.
— Не пропадай, пиши, — напутствовал Мингу. Чжонку кивнул, а потом бросился к своему жеребцу, вскочил на него и помчался за Анпё, который уехал далеко вперед. Соджун посмотрел вслед сыну, поклонился провожавшим и уехал.
Джехо и Син Мён глядели вслед маленькому отряду, пока тот не исчез из вида, и молчали. Что ждет капитана Ким, никто не знал. Возможно, этой маленькой семье удастся жить в покое на новом месте. Во всяком случае Син Мён и Джехо сходились на том, что она этого достойна.
Караван, состоящий из трех телег, трех всадников и трех сменных лошадей, двигался медленнее, чем хотел бы Соджун. В таверне Мугук их встретили как родных, тетушка даже советовала остаться на ночь, но погода была хорошей — путь предстоял долгий. Капитан итак сетовал на то, что им пришлось задержаться, а в сентябре погода была переменчивой. Нужно успеть попасть на большой торговый путь в Чолла до дождей, так что отдыхать в таверне было непозволительной роскошью. Из-за тяжелых неповоротливых телег не срезать путь через холмы, хотя таким образом можно было сэкономить целых полдня. Соджун встретился глазами с Елень, она улыбнулась, и капитан вздохнул.
Как только они покинули таверну тетушки Мугук, его стало терзать какое-то беспокойство, а уж как миновали домик доктора Ан (проехать к нему таким эскортом не представлялось возможным, путешественники обогнули хижину по низу холма), капитан и вовсе стал оглядываться. В конце концов остановил своего коня и даже немного отстал, терзаемый смутной тревогой. Обычно такое случалось, когда он был на вражеской или просто на чужой, опасной территории. Здесь же он знал каждое дерево, каждый куст и валун, каждую нору. Если отсюда взять на восток и проехать пару вёрст[2], то окажешься у того дерева-норы, где однажды пришлось ночевать Соджуну и Елень. Но беспокойство не отпускало, хватая ледяными руками нутро.
Капитан так задумался, что даже не заметил, как к нему подъехала Елень. Она остановилась рядом и тоже смотрела на дорогу, по которой их маленький отряд только что проехал.
— Соджун, — тихо позвала женщина.
— Как будто в затылок кто смотрит, — так же тихо ответил Соджун.
Елень потянула повод, лошадь беспокойно фыркнула и нервно переступила тонкими ногами — госпожа тут же погладила животное по холке, успокаивая. Лошадь тряхнула головой и попыталась достать мордой ласковую руку. А Елень напряженно вглядывалась в даль, а потом перевела взгляд на мужчину.
Соджун всегда был холодным и очень спокойным, если ему «казалось», то девять из десяти за ними и правда кто-то идет. Женщина бросила взгляд на удаляющуюся телегу, в которой над спящим сынишкой склонялась улыбающаяся Гаыль, и страх коснулся своими скользкими, противными щупальцами сердца. Елень облизала сухие губы и посмотрела на Соджуна.
— Я проверю, — тут же сказал капитан и уже собирался уехать, но она схватила его за рукав.
