Любовь и проклятие камня - Ульяна Подавалова-Петухова

со стороны Мин (Китая) не было. Однако было необходимо, чтобы послы подтвердили переход власти в руки принца Суяна, убедившись, что юный Танджон добровольно отдал бразды правления. Этот прием имел колоссальное значение для становления короля Седжо.

[3] Первые христиане-миссионеры в Чосоне появились лишь во второй половине XVIII века.

Глава сорок первая.

Соджун на следующий день действительно подал прошение в отставку…

Его осудили. Он снимал униформу, доспехи, что выдали в магистрате, скручивал нить гыткыма из темно-синих бусин, убирая в чашу чжонрипа, и на людей, окружающих его, не смотрел. Поклонился капитану Юн Джехо, временно заменяющему начальника стражи, тот вздохнул и проводил Соджуна за ворота магистрата. Солнце нагрело красные ворота, и к теплому дереву было приятно прикасаться. Капитан Ким вышел на крыльцо, зажмурился от света, смежив веки, и улыбнулся. Джехо смотрел на него и вздыхал.

— Куда вы теперь? — спросил он.

— К начальнику Син, — ответил Соджун.

Джехо мотнул головой.

— Не сейчас… Что вы намерены делать дальше?

Соджун вдохнул полной грудью и улыбнулся широко и открыто.

— Жить. Просто жить. Жить с женщиной, которую люблю. Уедем в Чолла. Там у меня поместье, куда я введу госпожу, как свою супругу.

У Джехо взлетели брови.

— Вы женитесь на ней? Оформите брак? — и столько удивления было в этой фразе, что капитан Ким улыбнулся.

— Да, я женюсь, и больше никто не посмеет на нее косо смотреть.

— Она же ваша налож…

— Она почти моя жена, капитан Юн.

Он уже хотел уйти, но Джехо остановил его и протянул руку, Соджун глянул на мозолистую ладонь и с чувством пожал ее.

— Удачи вам, капитан Ким Соджун. Вы самый честный человек из всех, кого я знал. Для меня была большая честь работать с вами. Пусть Небеса будут к вам благосклонны.

Мужчины попрощались, и Соджун с легким сердцем сбежал к коновязи, где стоял его жеребец. Он ни разу не оглянулся на магистрат, где служил верой и правдой два года, и потому не видел, как его провожали взглядом, острым и ядовитым как зубы змеи. И этот взгляд не сулил ничего хорошего.

Семья начала сборы. Анпё сходил к столярам и заказал телеги с насадом, где могли бы спокойно разместиться женщины и дети. Вещи сушились, перебирались. Все, что брать с собой не думали, отвезли на гору, где была больница для бедных, которой когда-то управлял доктор Ан. Однажды Елень и Соджун уже отвозили туда вещи. Там были рады любой помощи, вот и в этот раз не стали отказываться.

Каждый день капитан ездил к Син Мёну, который пусть и тяжело, но все же шел на поправку. Узнав о решении Соджуна, Мён не стал ни отговаривать, ни осуждать. Он смотрел на счастливое лицо своего бывшего подчиненного и радовался вместе с ним. За минувшие дни он обронил лишь одну фразу:

— Вы выбрали самый трудный путь, Соджун.

— Да? А на душе полегчало! — ответил тот и улыбнулся.

Через пару дней Соджун вновь переступил порог магистрата за оплатой. Приходу опального капитана никто радости не показал, лишь Джехо вышел и поздоровался. Соджун улыбнулся и справился о здоровье наследника. Мужчины разговорились и беседовали до тех пор, пока счетовод ни пригласил бывшего капитана подойти за оплатой.

Соджун крепил к седлу куль с рисом, улыбаясь заботе Джехо: крупы было так много, что бывшему капитану придется прогуляться домой пешком. Он складывал в переметные сумы лекарство и небольшие свертки с солью и пряностями и думал о хорошем и легком. Мужчина так был увлечен своим делом, что даже не заметил, как к нему кто-то подошел, а, повернувшись, скривился, узнав Хёну. Тот наблюдал за бывшим другом и молчал, только в глазах сквозило пренебрежение и неприязнь. Капитан Ким отвернулся к лошади и стал проверять подпругу. Говорить с Хёну было необязательно, потому как были они одного звания. Но старый друг пришел именно поговорить.

— Никогда бы не подумал, что ты, Ким Соджун, такой трус, — проворчал он.

Соджун, занятый делом, промолчал.

— Бежишь? Боишься, что эту женщину…

— На твоем месте я бы подумал десять раз прежде, чем договорить! — холодно и жестко произнес капитан Ким, так и не оборачиваясь.

Хёну даже заскрипел зубами с досады.

— Эта любовь погубит тебя! — припечатал он зло.

Соджун усмехнулся и наконец посмотрел в глаза бывшему другу.

— Это любовь — моя отрада, и, если мне суждено погибнуть, то я умру счастливым, потому как и Елень меня любит. Остальное не важно!

С этими словами он взял коня под уздцы и пошел домой, а на устах играла умиротворенная улыбка, и поэтому он не видел, каким взглядом провожал его Хёну. А зря…

Спустя несколько дней весь Ханян стал свидетелем изгнания принцессы Гёнхе с супругом. Одетые в некрашеные одеяния, они шествовали по городу в сопровождении нескольких слуг. Принцессу несли в открытом паланкине, легкие занавеси колыхались на ветру, и люди порой могли рассмотреть юное благородное и совершенно отрешённое лицо изгнанной принцессы, которая поглаживала свой выпирающий живот. Супруг шел рядом и иногда заглядывал в паланкин, ловил взгляд влюбленных глаз и улыбался через силу.

Это позорное изгнание было платой за неудавшийся переворот. Весь город знал, как беременная Гёнхе, распустив косу, преклонив колени, одетая в скромное платье простояла на коленях перед дворцом Кёнбоккун, вымаливая жизнь мужа у жестокосердного дяди. Стояла бы дольше, если бы не королева. Та пала в ноги мужу и упрашивала сменить гнев на милость. Король Седжо был суровым человеком, но за свою первую жену готов был умереть. Видеть любимое лицо в слезах он не мог, поэтому смилостивился над гордой принцессой, которая впервые за все это время назвала его «ваше величество». Супруга принцессы пощадили, как и принца Гымсона, и сослали в провинцию.

Соджун и Елень, закупившись на рынке, вышли на дорогу, и столкнулись с процессией. Простой люд, выстроившись вдоль дороги, плакал и кланялся, провожая юную принцессу. Та на обычных граждан и не смотрела. Тут из толпы к паланкину вышел высокий мужчина в черном