Бонапарт. По следам Гулливера - Виктор Николаевич Сенча

По мнению Бонапарта, от интенсивного огня его пушек оборонительная линия Кутузова должна была смешаться, после чего русских было бы проще обратить в бегство. Однако на убийственные выпады французов русские артиллеристы отвечали тем же, прикрывая постепенный отход своих войск с соблюдением полного боевого порядка.

После того как Бородино во второй раз оказалось за французами, Эжен Богарне вновь повел солдат на Курганную высоту. Несмотря на огонь французских мортир, защитники батареи держались! Выбив ценой немалых усилий русскую конницу из своих тылов, взбешенный Наполеон отказал в просьбе дать подкрепление маршалам, штурмовавшим Курганную.

Во второй половине дня на батарею Раевского обрушивается огонь 150 французских орудий. После артподготовки на штурм Курганной высоты одновременно устремляются кавалерийские части и пехота. На батарее развертывается ожесточенное сражение! В который раз противники сходятся в рукопашной… Русские отбивают одну атаку за другой; после залпа солдаты переходят в штыковую. Раненые с обеих сторон, несмотря на кровь и боль, продолжают сражаться. Над батареей слышны стоны, крики и звук булата…

Израненный генерал Лихачев оказывается в плену; та же участь постигает и французского генерала Бонами[184].

– Ты кто, собака?! – набросился на исколотого штыками француза русский гренадер фельдфебель Золотов. – Говори, каналья, заколю!..

– А-а… Joachim Murat, roi… Napoli…

– Как, неужели сам Мюратка? – обрадовался удивленный солдат.

Пленный радостно закивал головой.

– Тогда живи… пока.

Золотов, готовый минуту назад прикончить «каналью», опустил саблю и, взяв француза за шиворот, поволок к своему командиру. Как оказалось, француз обмишурил фельдфебеля: пленным оказался вовсе не Мюрат, а генерал Бонами, который, если бы не его хитрость, разделил бы горестную участь своих солдат[185].

В пылу схватки за батарею Раевского погиб французский генерал Огюст Коленкур, возглавивший после гибели генерала Луи-Пьера Монбрена 2-й кавалерийский корпус.

Генерал Марбо вспоминал:

«…Генерал Монбрен предложил проникнуть в это укрепление сзади со своей кавалерией, в то время как пехота будет атаковать спереди… Но пока этот бесстрашный генерал отдавал распоряжение о том, как следует действовать, он был убит пушечным выстрелом…

Император послал генерала Коленкура – брата своего обер-шталмейстера – заменить Монбрена… Коленкур бросился в атаку вместе с дивизией кирасир, во главе которой двигался 5-й кирасирский полк под командой бесстрашного полковника Кристофа. Все защитники редута были опрокинуты на подступах к нему. Французы подошли ко входу укрепления, проникли внутрь, и там Коленкур был убит пулей в голову!.. Генерал Рапп получил в сражении при Москве-реке свое двадцать первое ранение…»

Воспользовавшись атакой Коленкура, с фронта и фланга в атаку пошли войска вице-короля Эжена Богарне, которым удалось с боем ворваться на батарею. Рукопашная превратилась в форменную резню. Генерал-лейтенант Александр Иванович Остерман-Толстой[186] был ранен пулей в плечо, но дрался вместе со всеми, так и не покинув строя. К концу боя батарея представляла собой кучи шевелящихся трупов: вперемежку с убитыми стенали раненые…

«Могила французской кавалерии», как прозвали батарею Раевского сами французы, пала лишь к вечеру…

* * *

Несмотря на потери, русские даже не помышляли сдавать сражение. Ведь именно на это рассчитывали французы, уповавшие на изначальное неравенство сил. Вместо раненного в ногу Багратиона левым флангом командовал генерал Коновницын, а после его ранения – генерал Дохтуров. Оставленные редуты и батарея Раевского еще ничего не значили – сражение продолжалось! И солдаты, потеряв страх и чувствительность к боли, вновь бросались на противника, ничуть не боясь быть убитыми…

В сторону ставки Наполеона и его свиты беспрерывно летели пушечные ядра, которые Бонапарт иногда просто отталкивал ногой…

Бородинское сражение превратилось в настоящее побоище. И чем дольше оно длилось, тем очевиднее становился весь ужас происходящего…

Из воспоминаний очевидца, офицера лейб-гвардии Московского полка:

«…Многие из сражавшихся побросали свое оружие, сцеплялись друг с другом, раздирали друг другу рты, душили один другого в тесных объятиях и вместе падали мертвыми. Артиллерия скакала по трупам, как по бревенчатой мостовой, втискивая трупы в землю, упитанную кровью. Многие батальоны так перемешались между собой, что в общей свалке нельзя было различить неприятеля от своих. Изувеченные люди и лошади лежали группами, раненые брели к перевязочным пунктам, покуда могли, а выбившись из сил, падали, но не на землю, а на трупы павших раньше. Чугун и железо отказывались служить мщению людей; раскаленные пушки не могли выдерживать действия пороха и лопались с треском, поражая заряжавших их артиллеристов; ядра, с визгом ударяясь о землю, выбрасывали вверх кусты и взрывали поля, как плугом. Пороховые ящики взлетали на воздух. Крики командиров и вопли отчаяния на десяти разных языках заглушались пальбой и барабанным боем. Более нежели из тысячи пушек с обеих сторон сверкало пламя и гремел оглушительный гром, от которого дрожала земля на несколько верст. Батареи и укрепления переходили из рук в руки».

Случалось, когда с обеих сторон роты и батальоны оказывались полностью выбиты. Как докладывали Кутузову, от 4-тысячной сводно-гренадерской дивизии генерала Воронцова[187] еще до окончания сражения в строю оставалось не более трехсот человек; то же произошло с французской дивизией Бонами. В русском Ширванском полку от 1300 человек личного состава уцелело 96 солдат и три офицера…

Наполеон был мрачен. Свита, теснясь позади, старалась его не тревожить. Иногда к Императору подбегали ординарцы и, получив очередные указания, вскакивали на коня и стремглав мчались прочь. Шагая в задумчивости взад и вперед, Бонапарт периодически прикладывал к глазам подзорную трубу и, внимательно всматриваясь вдаль, следил за ходом сражения.

«Солнце Аустерлица» неумолимо клонилось к закату, а победа, словно насмехаясь над ним, все ускользала и ускользала. Сегодня его доблестные солдаты дрались как никогда! И умирали геройски. Однако в сражении при Бородине все было по-другому. Даже звуки военных маршей, звучавшие за спинами солдат, вызывали разве что раздражение, не более. Бородино обернулось бойней, какую Наполеону приходилось видеть впервые. Казалось, даже мертвые русские продолжали сражаться. Не говоря уж о раненых: на раны здесь просто не обращали внимания! Раненный в руку – сражался другой; в ногу – стоял на одной; сраженный в грудь – отстреливался, пока билось сердце…

С этой неистовой армией Кутузова следовало поскорее заканчивать. Приходилось признать: здесь, на Бородинском поле, сделать это Бонапарту не удалось…

* * *

…Когда французский император сквозь подзорную трубу увидел, как его пехотинцы, ворвавшись всей массой за бруствер Курганной высоты, организовали там жестокую резню сопротивлявшихся и раненых, он впервые за последние пару часов присел на подставленный кем-то барабан. Нет, к виду крови и резни Бонапарт давно привык: за четверть века на военной службе он повидал всякое. Угнетало другое: в генеральном сражении,