Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 1 - Петр Александрович Дружинин

в той же «Литературной газете» за подписью «Р. Уралов» появилась уже более развернутая рецензия, которая не могла не учесть сказанное К. П. Полонской, но сводилась к неприкрытому восхвалению:

«Плодотворность марксистско-ленинского метода в литературоведении сказывается в этой работе В. Кирпотина с особенной ясностью. Сороковые годы сыграли выдающуюся роль в формировании всего творческого облика великого писателя. Но, увлекшись анализом этого периода, В. Кирпотин недостаточно четко проводит линии связи между ранним и зрелым Достоевским. ‹…›

Можно бы поспорить по ряду частных вопросов, но не они определяют характер книги, ее пафос.

Знание фактов и умение их истолковать, четкая аргументация и обдуманная концепция, любовь и уважение к писателю, не закрывающие перед исследователем его пороков, идейная целенаправленность и большевистская принципиальность – все это делает книгу В. Кирпотина “Молодой Достоевский” ценным вкладом в советскую науку о литературе»[1089].

По-видимому, действительный автор этой хвалебной рецензии (если это вообще не сам Кирпотин) был в курсе мнения главы советской литературы о книге, в подготовке которой к печати, кстати сказать, Фадеев принимал деятельное участие.

Еще 14 октября 1947 г. А. А. Фадеев отправил в Гослитиздат свой пышный отзыв:

«Считаю работу В. Кирпотина “Молодой Достоевский” одной из лучших работ по литературоведению, вышедших за последние годы.

Достоинство книги состоит, во-первых, в том, что она рассматривает молодого Достоевского, т. е. Достоевского периода его близости к петрашевцам, в связи с конкретной историей общественного развития России его времени. Поэтому анализ ранних литературных произведений Достоевского, сам по себе сделанный блестяще, естественно вытекает из общественно-политической борьбы того времени и обнимает собою не только литературный процесс, а и реальную историю.

Достоинство книги состоит, во-вторых, в том, что многие политические и литературные проблемы, поставленные в книге, живо перекликаются с наиболее насущными литературными и политическими вопросами нашего времени. Поэтому работа Кирпотина глубоко современна.

Эту работу вполне можно назвать новаторской. Не только в том смысле, что он раскрывает наименее исследованное, наиболее “темное” место в литературоведении. Работа новаторская и в том смысле, что она принадлежит к не столь еще многим литературоведческим трудам, показывающим, сколь плодотворно применение в деле литературного исследования подлинного марксистско-ленинского метода»[1090].

Но вдруг Достоевскому, что называется, «не повезло» – на него обратил внимание Сталин. По-видимому, произошло это оттого, что работа Кирпотина, благодаря стараниям автора и помощи Фадеева, была очень хорошо разрекламирована; по-видимому (а рецензия «Р. Уралова» написана в подобающем ключе), речь шла о выдвижении ее на Сталинскую премию.

Поскольку Сталин вообще следил за тем, что выходит в советских издательствах, внимательно читал центральную прессу, а все претендующее на премию его имени изучал более подробно, то и обратил свое внимание на книгу Кирпотина; тем более что ее автор был Сталину знаком. И вот тогда «Молодой Достоевский» не понравился далеко не молодому вождю.

По такой же причине немного ранее пострадал К. И. Чуковский; приведем в этой связи строки из дневника того же Кирпотина:

«В 1943 году в “Советском писателе” вышла в роскошном для военных лет издании сказка Корнея Чуковского “Одолеем Бармалея”. Сказка аллегорическая, приноровленная к военному времени и потому несколько деревянная ‹…›. Сказка как сказка, печатались и печатаются неизмеримо хуже. Однако Чуковский принадлежал к переделкинской элите, и потому счел само собой разумеющимся, что он должен получить Сталинскую премию за новую сказку. Он поговорил с кем надо, и детская секция, и Президиум ССП выдвинули ее в рекомендованный список. Тоже ничего особенного. Сталинские премии в это время выдавались пачками, премировались произведения и похуже, и тоже по всяким признакам, не только литературным.

И вдруг разразился скандал. В “Правде” с разносной статьей выступил П. Юдин. В “Литературной газете” С. Бородин писал: “Великую тему он ухитрился так изложить, что осквернил и опоганил ее… Пошлые выверты К. Чуковского возбуждают чувство отвращения…” Был созван специальный Президиум Союза писателей, и Фадеев в большом докладе разносил “Бармалея” по всем направлениям. Чуковскому было сказано много слов, совершенно лишних, и о нем самом и о его поэме. Критика вышла за пределы необходимого и возможного, и – выдвижение было взято назад.

Что же произошло? Что крылось за ожесточенным разносом? ‹…› Сталинские премии присуждались в итоге лично Сталиным. Узнав, что Чуковский выдвинут, вождь рассердился. Он дал соответствующий сигнал, и сказочника всенародно начали топтать за ремесленную сказку, но не по литературным причинам, а по политическим: за то, что так отзывался о революции, за то, что отговаривал Репина вернуться в Россию. Азарт и степень критики, переходившей в ругательства, оставляло чувство недоумения [sic!]»[1091].

По-видимому, именно таким же образом Сталин обратил внимание на идеологически неверное восприятие творчества Достоевского «некоторыми литературоведами». Ничтоже сумняшеся Сталин поделился своей точкой зрения с А. А. Ждановым. И не позднее чем на следующий день, около полудня, А. А. Жданов вызвал к себе на пятый этаж Д. Т. Шепилова и сказал:

«Вчера товарищ Сталин обратил внимание на то, что в выходящей новой литературе очень односторонне, а часто и неправильно, трактуется вопрос о творчестве и социологических взглядах Федора Достоевского. Достоевский изображается только как выдающийся русский писатель, непревзойденный психолог, мастер языка и художественного образа. Он действительно был таким. Но сказать только это – значит подать Достоевского очень односторонне и дезориентировать читателя, особенно молодежь.

Ну, а общественно-политическая сторона творчества Достоевского? Ведь он написал не только “Записки из мертвого дома” или “Бедные люди”. А его “Двойник”? А знаменитые “Бесы”? Ведь “Бесы” и написаны были для того, чтобы очернить революцию, злобно и грязно изобразить людей революции преступниками, насильниками, убийцами; поднять на щит людей раздвоенных, предателей, провокаторов.

По Достоевскому, в каждом человеке сидит “бесовское”, “содомское” начало. И если человек – материалист, если он не верит в Бога, если он (о, ужас) социалист, то бесовское начало в нем берет верх, и он становится преступником. Какая гнусная и подлая философия.

Да и Раскольников-убийца является порождением философии Достоевского. Ведь “Бесы” только по своей грязно-клеветнической форме отталкивали либералов. А философия в “Преступлении и наказании” по существу не лучше философии “Бесов”.

Горький не зря называл Достоевского “злым гением” русского народа. Правда, в лучших своих произведениях Достоевский с потрясающей силой показал участь униженных и оскорбленных, звериные нравы власть имущих. Но для чего? Для того, чтобы призвать униженных и оскорбленных к борьбе со злом, с насилием, тиранией? Нет, ничуть не бывало. Достоевский призывает к отказу от борьбы, к смирению, к покорности, к христианским