Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 1 - Петр Александрович Дружинин

ненужную, беспринципную, от начала и до конца ошибочную. Ни один из участников “дискуссии” не сумел достаточно ясно определить политическую сущность этой гальванизации Веселовского. ‹…›

Александр Веселовский является буржуазным либералом, ярым противником революционно-демократического направления, направления Белинского и Чернышевского.

Казалось бы, этого обстоятельства вполне достаточно, чтобы раз и навсегда прекратить пустые и праздные разговоры о каких-то положительных итогах научной деятельности Веселовского, о его мнимых заслугах перед русской наукой. Однако участники дискуссии в журнале “Октябрь” и некоторых других литературных органах заняли совершенно неправильную позицию. Примечательна с этой точки зрения статья В. Кирпотина. Характеризуя Веселовского как буржуазного либерала, Кирпотин тут же, словно испугавшись собственной “смелости”, поспешно ретируется; он в своей статье “растекается мыслью по древу”, пускается в пустопорожние рассуждения “о специальных ученых заслугах” Веселовского, обнаруживает в его “наследстве” нечто такое, что может “действительно сослужить пользу”. Буржуазный либерализм был одним из врагов революционно-общественной мысли XIX века. Об этой истине забыл, очевидно, Кирпотин.

Столь же шатким является выступление Л. Плоткина в “Литературной газете” от 20 сентября 1947 г. В представлении этого автора Веселовский оказывается “фигурой противоречивой”. “В своем творческом развитии он испытал воздействие двух факторов, глубоко различных по своему характеру. Это, с одной стороны, передовая русская философия, а с другой – позитивизм и сравнительно-историческая школа, так называемый компаративизм”. ‹…› Критика Л. Плоткина, так же как и критика Кирпотина, носит половинчатый, двусмысленный характер. ‹…›

Дискуссия, прошедшая в журнале “Октябрь”, отдельные выступления “Литературной газеты” не принесли ничего, кроме вреда. Защитники Веселовского лишний раз показали, что под сенью юбилейного славословия в честь “гиганта русской науки” скрывается попытка возродить чуждые нам традиции безыдейного и антипатриотического буржуазного литературоведения. “Критики” Веселовского боялись сказать это прямо, они пожелали остаться в рамках “академической объективности”. Тем самым они отступили от принципа большевистской партийности в литературе – главного принципа для каждого советского литературоведа»[1065].

23 марта 1948 г. редактор журнала «Октябрь» Федор Панферов писал М. А. Суслову:

«Я и все члены редколлегии журнала “Октябрь” статью “Против буржуазного либерализма в литературоведении”, опубликованную в “Культура и Жизнь”, признаем целиком и полностью правильной. Наша грубая ошибка заключается в том, что нужно было не дискутировать о Веселовском, а разоблачать буржуазно-либеральное, реакционное существо его концепции. Наша дискуссия явилась вредной шумихой, от начала до конца ошибочной»[1066].

Таким образом, инициатива оказалась наказуемой, и весь идеологический порыв Кирпотина обратился против него самого. Фадеев решил отойти в сторону и за Кирпотина не вступился. С этого момента начался закат лучезарной карьеры этого партийного литературоведа. Впоследствии он был обвинен в космополитизме и 18 апреля 1949 г. уволен из ИМЛИ, причем уволил его новый директор – «тестообразный, но величественный А. М. Еголин»[1067], который вышел сухим из «дискуссии о Веселовском». Также Кирпотин был исключен из рядов ВКП(б) и лишен профессорского места в АОН при ЦК ВКП(б).

Что же касается Фадеева, то он специальным пакетом с грифом «Секретно» вернул 3 апреля 1948 г. в секретариат А. А. Жданова лежавшие у него бумаги, в том числе и «письмо академиков». Примечателен текст сопроводительной записки заведующему секретариатом Жданова А. Н. Кузнецову: «Возвращаю Вам заявление академиков ‹…› по поводу Веселовского и письмо поэта Сельвинского: что касается первого, то вопрос ясен, а в отношении второго, я имел устную беседу с Андреем Александровичем»[1068].

Вопрос, действительно, был предельно ясен. И Фадеев смог без лишних опасений вернуть филиппику в адрес Веселовского и его приспешников в текст своего выступления на пленуме, после чего доклад вошел в переработанном виде в сборник «За тридцать лет»[1069] и остался во всех дальнейших публикациях этого монументального текста, вплоть до полных собраний сочинений Фадеева.

А имя Веселовского, став жупелом, притягивало огонь большевистской критики, выискивалось в книгах и статьях, служа поводом для проработок авторов[1070].

Даже впоследствии, когда громились «космополиты от литературоведения», «веселовщина» была им инкриминирована наряду с прочими грубыми идеологическими ошибками. Одним из обвинителей был «организатор советской науки», министр высшего образования СССР С. В. Кафтанов:

«Буржуазные искусствоведы и литературоведы рассматривают литературу не как общественное явление, не как форму проявления самобытности народов, их традиций, не как отражение их духовных чаяний, а изображают ее как нечто надклассовое, не связанное с жизнью народа, с его национальным самосознанием, как проявление какого-то абсолютного духа человека вообще.

Для этого создаются космополитические теории о якобы едином общемировом потоке развития литературы, о бродячих сюжетах литературы, которые, ничем не отличаясь друг от друга, с одинаковым успехом приживаются в литературе всех народов мира. Для подкрепления этих концепций, имеющих совершенно определенную политическую направленность, из исторических архивов вытаскиваются всякого рода ушедшие уже в прошлое школы и школки. Достаточно указать на Оскара Уайльда, у которого все высказывания по вопросам литературы пронизаны духом космополитизма.

На руку космополитам пришлись взгляды русского буржуазного литературоведа Веселовского, рассматривавшего историю русской литературы не в связи с историей русского народа, конкретной исторической обстановкой, а лишь как проявление мирового потока в русской литературе, и усматривавшего задачу литературоведения в сопоставлении произведений русских классиков с зарубежными произведениями, в изыскивании сходства, единства сюжета, образа, то есть в отрицании самобытности русской литературы. Русская литература рассматривалась Веселовским и его последователями как подражательная, произведения Пушкина – как результат влияния байронизма. Лермонтов, Островский, Гоголь, Чехов, Толстой и другие выдающиеся деятели русской литературы, прославившие русский народ, оказывались не более, как только выучениками западной литературы.

Эти буржуазные идеи, лженаучные по своему содержанию и выгодные врагам нашего народа, как известно, нашли распространение среди некоторых советских литературоведов»[1071].

Что же касается самого Веселовского, то окончательная, идеологически выдержанная оценка его биографии была сформулирована во втором издании Большой советской энциклопедии – беспрецедентном по масштабам памятнике сталинского идеологического удушья. Приведем эту статью полностью:

«Веселовский, Александр Николаевич (1838–1906) – русский буржуазный ученый, историк литературы. Родился в Москве в дворянской семье. Окончил Московский университет. В 1858–69 жил с перерывами в Западной Европе, где примкнул к либерально-буржуазной культурно-исторической школе в литературе. По возвращении из-за границы Веселовский – профессор Петербургского университета, с 1880 – академик. Руководил отделением русского языка и словесности Академии наук и сыграл неблаговидную роль в отмене избрания А. М. Горького в академики.

В своей научной деятельности, явившейся выражением взглядов русского дворянско-буржуазного либерализма, Веселовский выступил в качестве противника передовых патриотических традиций русской революционно-демократической критики 19 в. Революционным идеям В. Г. Белинского и Н. Г. Чернышевского Веселовский противопоставил взгляды западной либерально-позитивистской науки (Г. Спенсер, Т. Бенфей, В. Шерер) с ее стремлением отгородить науку от политики