Генерал Ермолов - Владимир Лесин

Паскевич писал доносы не только на Ермолова, но и на его ближайших помощников, особенно на Мадатова и Вельяминова, на генералов, которым был обязан победой под Елизаветполем. У Ивана Фёдоровича князь Валерьян Григорьевич «лживее всех», а Алексей Александрович «его во всём поддерживает», поэтому здесь «ничего нет труднее, как узнать истину».

Несмотря на победу в Елизаветпольском бою, одержанную в основном солдатами Мадатова, он для него не военачальник с дарованиями полководца, «а только храбрый гусар».

Паскевич понимает, что эта характеристика Мадатова, как, впрочем, и других соратников Ермолова, коренным образом отличается от тех, какие он давал им, представляя к награждению очередными чинами и орденами. Ничего страшного, «это произошло оттого, — оправдывается он перед Дибичем, — что я о них ничего не знал и после уже получил сведения…».

Не от Карганова ли?

Николай I отправил Дибича на Кавказ для разрешения конфликта между двумя генералами. «Да поможет вам Господь и да вразумит Он вас, чтобы быть справедливым», — наставлял император начальника штаба. Только как-то своеобразно государь понимал эту справедливость. «Надеюсь, — писал он, — что вы не позволите обольстить вас этому человеку [Ермолову], для которого ложь составляет добродетель, если он может извлечь из неё пользу…»{682}

Мог ли Ермолов рассчитывать на справедливую оценку своей десятилетней деятельности на Кавказе при таком отношении к себе главы государства? Вряд ли…

Алексей Петрович не исключал, что в годы управления Кавказом мог что-то упустить, недоглядеть из-за обширности территории подчинённого ему края, принять ошибочное решение, в силу которого не достигал цели, поставленной перед ним высшей властью, но никогда при этом не преследовал личной выгоды. Это, по его мнению, является лучшей оценкой его поступков. Он писал Дибичу, что лишь «одна ожесточённая злоба подлейшего доносчика могла изобрести и приписать» его «намерениям за-конопротивные действия, никогда не существовавшие» или до сведения его не доходившие.

Там, где Ермолова трудно было обмануть, вспоминал современник, служивший при обоих главнокомандующих, «там легко было пустить туман в глаза Паскевичу». Поэтому при нём злоупотреблений было значительно больше. Предъявленные обвинения Алексей Петрович разбил в пух и прах и потребовал назначить судебное следствие над ним и доносчиками, но дело это не получило продолжения, ибо Николай Павлович и не ставил перед собой задачу найти истину. Предвзятость императора здесь очевидна.

В этом противоборстве двух «старших генералов» даже ближайшие сотрудники Ермолова не сразу сделали свой выбор. Колебался, по-видимому, адъютант главнокомандующего Шимановский. В противном случае непонятно, почему Грибоедов буквально кричал ему в лицо:

— Как, Николай Викторович, вы хотите, чтоб этот дурак, которого я хорошо знаю, торжествовал бы над одним из умнейших и благороднейших людей России! Верьте, что наш Алексей Петрович его проведёт, и Паскевич… уедет отсюда со срамом{683}.

Александр Сергеевич ошибся: Иван Федорович никуда не уехал, хотя и угрожал отставкой. Государь Николай Павлович сделал свой выбор. В условиях военного времени он «дела здешнего края поручил человеку, не имеющему ни довольно способностей, ни деятельности, ни доброй воли», как считал Алексей Петрович и пытался убедить в этом императора{684}. Не удалось.

12 марта государь подписал рескрипт о смене главнокомандующего. На шестнадцатый день фельдъегерь вручил его Дибичу, а тот ознакомил с ним Ермолова: «По обстоятельствам настоящих дел в Грузии, признав нужным дать войскам, там находящимся, особого главного начальника, повелеваю вам возвратиться в Россию и оставаться в своих деревнях впредь до моего повеления».

«Обстоятельства» эти — война с Персией.

Сколько сменилось на Кавказе главнокомандующих! Но ни одна отставка не произвела такого впечатления на общество, как увольнение Ермолова. «Друзьями его, — свидетельствует современник, — были все честные, правдивые трудящиеся и бескорыстные люди, а врагами — люди с нечистой совестью. В отношении с ними у него не было обыкновенной середины: он первых любил по-братски, а вторых — гнал, как врагов отечества»{685}.

ЕРМОЛОВЦЫ ПЕРЕД ВЫБОРОМ

В связи с отставкой прославленного генерала Александр Христофорович Бенкендорф писал Павлу Дмитриевичу Киселеву:

«Надо было иметь в руках сильные доказательства, чтобы решиться на смещение со столь важного поста и особенно во время войны человека, пользующегося огромной популярностью и который в течение двенадцати лет управлял делами лучшего проконсульства империи».

Однако это скорее похвала решительному императору, чем талантливому администратору и блистательному полководцу Ермолову, хотя этого Бенкендорф не отрицает, но и не утверждает. Алексей Петрович слишком не любил немцев, чтобы его по достоинству мог оценить Александр Христофорович, человек, бесспорно, умный, и немец самый настоящий) а не выкрест какой-нибудь, каких немало было в империи.

В рапорте на имя царя начальник Главного штаба подчеркнул, между прочим, что Алексей Петрович «принял высочайшее решение с величайшею покорностью и без малейшего ропота»{686}. Думаю, что царь с удовлетворением прочел эти слова…

Какие странные слова… Похоже, государь и начальник его штаба не исключали, что Ермолов окажет сопротивление. Не оказал. Не мог оказать. Больше того, удовлетворяя просьбу Дибича, он отказался от прощания с войском, несмотря на настойчивые просьбы офицеров Ширванского полка, уходившего на театр войны с Персией. Алексей Петрович не хотел устраивать демонстрацию протеста. После высочайшего приказа от 28 марта генерал уступил Паскевичу начальство над Кавказским корпусом без борьбы, которой так опасались в Петербурге, особенно в Зимнем дворце{687}.

Итак, Иван Федорович Паскевич — главнокомандующий Кавказским корпусом. Талантливый Юрий Николаевич Тынянов, представляя его читателю, писал:

«…Все говорили о нем: он выскочка, бездарен и дурак… Никто не принимал его всерьёз. Только у купцов висели его портреты, купцы его любили за то, что он был на портрете кудрявый, толстый и моложавый.

Есть люди, достигающие высоких степеней или имеющие их, которых называют за глаза Ванькой. Так, великого князя Михаила звали “рыжим Мишкой”, когда ему было сорок лет. Ведь при всей великой ненависти Паскевич ни за что не мог бы назвать Ермолова, всенародно униженного, Алешкой.