Генерал Ермолов - Владимир Лесин

Ввиду столь трудного положения Ермолов приказал перевести войска на зимние квартиры. Желание государя «действовать быстро и решительно» исполнить не удалось. Виною тому — главнокомандующий Кавказским корпусом, не сумевший «подготовиться к военным обстоятельствам». Так считали его недруги, так воспринимал их доносы Николай I.

Одержав победу и получив награду за неё, Иван Фёдорович воспрял духом и уже не скрывал, с какой целью прислан на Кавказ. Отношения между ещё действующим главнокомандующим и уже рвущимся ему на смену обострились до крайности, «Два старших генерала ссорятся, с подчинённых перья летят», — определил ситуацию Грибоедов в письме к Бегичеву.

Однако обо всём по порядку…

МИССИЯ ДИБИЧА

Чтобы привести ситуацию в соответствие с условиями военного времени, император Николай I отправил на Кавказ начальника Главного штаба барона Дибича. Уже в пути он получил кое-какие полезные сведения и, надо сказать, остался доволен внешним видом хопёрских казаков, ставропольским городским управлением, учебной командой, созданной из разных полков Донского, Кубанского и Черноморского войск, о чём сообщил императору. Его величество поблагодарил «любезного Ивана Ивановича» за скорую езду и полученные сообщения, но выразил тревогу в связи с сообщением Паскевича о дурном состоянии артиллерии и кавалерии Кавказского корпуса и просил генерал-адъютанта срочно представить ему своё заключение по этому вопросу.

В Ставрополе Дибич пригласил к себе артиллерийских офицеров. Они явились к нему, по свидетельству очевидца, «в старых, истёртых мундирах», подходили «неровным, трепетным шагом». Все ожидали «услышать бурю», но начальник Главного штаба не сказал ни слова и только нахмурил брови. Проверяя донесение Паскевича, Иван Иванович вызвал известного ему подполковника Радожицкого, командовавшего бригадой.

— Господин подполковник, артиллерия всегда была лучшей частью нашей армии во всех отношениях, а у вас я вижу противное, — сказал царский посланец и спросил: — Что случилось?

— Ваше высокопревосходительство, моя бригада вот уже несколько лет беспрерывно находится в походах то за Кубанью, то в Кабарде, поэтому некогда заниматься ни обмундированием людей, ни их выправкою.

— Что вы мне говорите! — закричал генерал. — Вам не хватало времени почистить мундиры? Дурно, сударь, дурно! А коль пытаетесь оправдаться, тем хуже. Я буду просить государя от решить вас от командования.

Спустя какое-то время они встретились за столом, и Дибич спросил Радожицкого:

— Бывают ли у вас учебные стрельбы?

— Постоянно, господин генерал, — ответил Илья Тимофеевич, имея в виду действия против горцев. — Черкесы так уважают нашу артиллерию, что не осмеливаются по три-четыре человека собираться вместе на известном расстоянии.

— Может быть, боятся, а не потому, что вы прицельно стреляете, — прервал начальник штаба осмелевшего подполковника.

— Они потому и боятся, — не унимался герой минувшей войны с французами, — что мы метко стреляем из пушек, что могут подтвердить все, кто бывал за Кубанью.

— Похоже, начальство лучше знает об этом, чем вы! — сказал Дибич, наливаясь от возбуждения кровью и сверкая глазами{665}.

В тот же день начальник штаба донёс императору о плохом состоянии артиллерии, пообещав на обратном пути обратить особое внимание на практическую стрельбу кавказских канониров. «Если и по этой части оная окажется столь же мало исправною, — писал он, — то подполковника Радожицкого надо будет отстранить от командования бригадой»{666}.

По пути от Ставрополя в Тифлис Дибич внимательно осмотрел войска и нашёл их «в удовлетворительном состоянии». Их «дух и усердие» вполне отвечали требованиям императора. Каждый солдат предстал перед царским инспектором в «изрядном» виде, правда, «выправки» и здесь было «мало». «А её и требовать-то мудрёно, — рассуждал Иван Иванович наедине с самим собой, — ибо люди постоянно находятся или в карауле, или в конвое. Обмундирование на всех служивых добротное, только вот амуниция подогнана очень плохо»{667}. Будь в то время хотя бы обычная телефонная связь, успели бы не только переодеться, но и все видимые недостатки устранить.

На последнем перегоне перед Тифлисом Дибича встретил адъютант Ермолова Талызин с запиской от главнокомандующего, в которой были такие слова: «Рад душевно, что вы едете сюда, знаю, сколь облегчены будут мои действия».

Вообще-то Дибич пользовался репутацией порядочного человека, но ведь не настолько же, чтобы возлагать на него такие надежды. Вот если бы ему пришлось выбирать только между Ермоловым и Паскевичем, он, конечно, выбрал бы первого. К разговору об этом я ещё вернусь…

Начальник Главного штаба прибыл в Тифлис 20 февраля 1827 года и сразу же навестил Ермолова на его квартире. Разговорились. Алексей Петрович убеждал гостя:

— Иван Иванович, мы сумеем найти выход только на основе взаимной откровенности, если, конечно, вопрос о судьбе моей не решён уже в Петербурге, — и выжидающе посмотрел на собеседника.

— Не скрою, Алексей Петрович, государь Николай Павлович очень сомневается, что в ближайшее время вы будете действовать быстро и решительно, как того желает он и достоинство России.

— Я, пожалуй, допустил ошибку, когда после Елизаветпольского боя не пошёл на Тавриз. Причиной того были малые потери персиян и опасение, что на берегу Аракса шах подкрепит Аббаса свежими силами. А если так, переходить границу, не усмирив ширванцев, шекинцев и аджарцев, очень опасно. Хочу заверить вас, Иван Иванович, что уже в начале апреля я буду иметь продовольствия на два месяца и достаточно транспортных средств для доставки его к войскам, что позволит мне перейти в наступление, не оглядываясь назад. Ручаюсь головой, что до наступления летней жары Эриванское и Нахичеванское ханства будут в моих руках.

— Согласен, Алексей Петрович, нам следует опасаться не войск шаха, а голода. Он может настигнуть нас при продвижении в глубь Персии. Поэтому необходимо немедленно занять Эриванское ханство, чтобы не позволить неприятелю уничтожить и ту малую часть провианта, которую мы можем получить у армян.

Договорились вернуться к обсуждению этого вопроса после подсчёта Ермоловым всего того, что он имеет и что надеется иметь в будущем. Дибич спросил Алексея Петровича об его отношениях с Паскевичем. Алексей Петрович пытался уклониться от ответа, но Иван Иванович настоял, и он высказался:

— Я знаю, Паскевич приехал сюда, чтобы занять моё место главного начальника на Кавказе. Вопрос этот решён в Петербурге давно и окончательно. Мне бы, Иван Иванович, прикинуться больным, как это сделали бы другие на моём месте, и смириться с неизбежными обстоятельствами. Но я привык исполнять волю государя моего в полном объёме, не вдаваясь в обсуждение его рескриптов. Он позволил мне самому решать, что Иван Фёдорович может сообщать ему. Государь подчинил Паскевичу только войска корпуса, находящиеся под моим началом. Генерал же стал вмешиваться во все сферы управления обширным краем и требовать предъявить ему все документы, подписанные мною. Я, Иван Иванович, не считаю себя обязанным отчитываться перед ним. Очень сомневаюсь в бескорыстии его поступков. Убеждён, что он никогда не сможет быть в хороших отношениях со мною.