Генерал Ермолов - Владимир Лесин

Кем заменить знаменитого генерала Ермолова? Дибич намекает, что Паскевич на роль главнокомандующего не подходит. Можно было бы, конечно, назначить Витгенштейна, но граф совсем не знает Кавказа, что очень плохо. Иван Иванович разрабатывает подробный план предстоящей летней кампании 1827 года, как бы желая навести государя на мысль, что лучшей кандидатуры на эту должность, чем сам он, ему не найти.

А вот любопытное свидетельство самого Паскевича, высказанное им в беседе с историком Заблоцким-Десятовским: «Барон Дибич явился в Тифлис в роли посредника между нами. Такова, по крайней мере, была официальная версия его приезда. Тайная же, его собственная цель была другая… В донесениях на высочайшее имя начальник Главного штаба, казалось, давал понять, что он один только может успешно вести дела за Кавказом, что без него они вообще не пойдут»{673}.

Иначе говоря, Паскевич более чем прозрачно намекал, что Дибич хотел сам занять место Ермолова и победоносно завершить войну с персиянами. И завершил бы! Этот немец пользовался авторитетом среди российских военачальников, и особенно при Дворе, что ещё важнее.

Император предпочёл видеть в должности главнокомандующего Паскевича. Уполномочив Дибича удалить Мадатова, Вельяминова и всех прочих офицеров, дальнейшее пребывание коих на Кавказе окажется вредным, он приказал ему возвращаться в Петербург. При этом государь настоятельно советовал сделать это спокойно, «без шума и скандала», не допуская «оскорблений». «Пусть всё совершится в порядке, с достоинством и согласно точному закону службы», — наказывал государь.

Через десять дней после того, как Дибич признался царю, что жестокость Ермолова еще не доказана, он известил Алексея Петровича о том, что государь император нашел избранные им самовольно строгие меры для удержания здешних народов в повиновении неэффективными. Доказательством этого его величество посчитал «внезапное возмущение оных при первом вторжении персиян в наши пределы». За это «злоупотребление властью» он приказал генерал-адъютанту объявить главнокомандующему Кавказским корпусом от его имени «строгий выговор».

Алексей Петрович теперь не питал иллюзий относительно своего положения: император не нуждался в его услугах, он нашёл ему замену. Поэтому 3 марта 1827 года Ермолов обратился с письмом к его величеству, в котором выразил сожаление, что не сумел заслужить его доверия, без чего полководец не может «иметь необходимой в военных делах решительности». А коль так, надо просить об отставке?

Ничего подобного, просить об отставке он не будет и предоставит его величеству самому решить, как поступить с героем Бородина и Кульма, «христианским вождем русским», коль сам назвал его так, узнав о вторжении огромной персидской армии. Он присел к столу. Из-под его пера вылились строки капризного упрямства и обиды честного человека на совершенно необоснованное недоверие к нему высшей власти: «Не видя возможности быть полезным для службы, — писал Ермолов царю, — не смею, однако же, и просить об увольнении меня от командования Кавказским корпусом, ибо в теперешних обстоятельствах это легко расценить как желание уклониться от трудностей войны, которые я не считаю непреодолимыми. Устраняя все виды личных выгод, всеподданнейше осмеливаюсь представить Вашему Величеству меру сию, как согласную с пользою общею, которая всегда была главною целью всех моих действий»{674}.

Иван Фёдорович Паскевич прибыл на Кавказ с высочайшим указом сменить Алексея Петровича, когда сочтет то необходимым. Генерал, хотя и писал без запятых, однако понял: воспользоваться правом сменить такого главнокомандующего, как Ермолов, значит опорочить себя в глазах общества.

Иван Фёдорович рассказал, а историк Андрей Парфёнович Заблоцкий-Десятовский записал за ним:

«Полномочие сменить Ермолова я не желал привести в исполнение без нового высочайшего повеления, которого, однако, прямо не испрашивал, а барону Дибичу не было это полномочие известно. Распечатав как начальник Главного штаба донесение мое и прочитав его, он до того вышел из себя, что в присутствии моего адъютанта бросил оное на пол и топтал ногами»{675}.

Паскевич в полной мере воспользовался правом писать лично царю. Он буквально завалил Петербург доносами с предложениями отстранить Ермолова от командования Кавказским корпусом, ибо он довел Россию до войны с Персией и озлобил горцев до такой степени, что все они перешли на сторону противника, как только тот форсировал пограничный Араке. В результате русские стали отступать. Теперь же всё изменилось, успехи последовали один за другим. Алексей Петрович как бы самим стечением обстоятельств обвинялся в ошибках и нерешительности, впрочем, не без основания.

Паскевич не успел ещё войти во вкус побед, а солдат успел уже оскорбить высокомерным отношением. Накануне Елизаветпольского боя, как я рассказывал, он в течение недели занимался с ними строевой подготовкой. После возвращения в Тифлис эти занятия стали нормой повседневной службы для воинов, закалённых в боях и походах, но которых ему было «стыдно показать неприятелю».

Но особенно вопиющую несправедливость он допустил по отношению к солдатам Ширванского полка, знаменитого своими подвигами на Кавказе. Они вернулись в Тифлис после многолетних походов по лесам Чечни и горам Дагестана и вступили в город, как всегда, с музыкой и песнями. Весёлые, бодрые, уверенные, что будут отмечены похвалой за верную службу государю, проходили герои мимо дома главнокомандующего, с балкона которого на них смотрел незнакомый генерал. Обратив внимание на обмундирование солдат, многие из которых были в лаптях или азиатских чувяках, он пришёл в такую ярость, что прогнал ширванцев со своих глаз и приказал заготовить приказ по корпусу с объявлением взысканий офицерам полка.

К счастью, на месте оказался Ермолов. Главнокомандующий взял на себя право не только отдать, но и написать приказ, в котором в самых сильных выражениях отблагодарил ширванцев за проявленные в боях чудеса храбрости и за твёрдость в преодолении невероятных лишений, выпавших на их долю{676}.

В Тифлисе Паскевич уже не ограничивался только предписанными ему военными делами. Иван Фёдорович стал вмешиваться во все сферы управления, разыскивая всюду злоупотребления, не обременяя себя, однако, поисками истины. Свои донесения царю о состоянии дел на Кавказе он строил на слухах и сплетнях, не заслуживающих доверия. И тем вызвал ненависть не только солдат, но и офицеров полка. Поэтому не случайно царский адъютант жаловался: «Я одинок, совершенно одинок…» Причём своё одиночество генерал объяснял интригами Ермолова.