Рождение музыканта - Алексей Новиков

Глава первая

Беспокойные тени бегут от пылающего очага и тонут в холодной глубине зала. Сумрак ночи все больше сгущается там, под невидимыми сводами, и медленно ползет к живительному очагу.

Пусть бушует в очаге пламя – юные сердца еще не ведают палящей силы страсти, невинность и дружба властвуют ими. Черноокая Матильда готова разделить свою приязнь между мечтательным Вильфридом и мужественным О'Нейлем, а юноши готовы отдать жизнь за счастье подруги.

– Я покинул забавы юности и избрал в подруги мечту… – поет, играя на лютне, Вильфрид.

Так сидят они втроем у мирного очага в старом замке рыцаря Рэкби, в славном графстве Йоркском, и безмятежно текут короткие, как мгновения, часы…

Глинка снимает усталые руки с клавиатуры и, сидя за роялем, растерянно оглядывается, потом медленно возвращается из дальнего графства Йоркского в Петербург. Вместо замка рыцаря Рэкби перед ним его собственная квартира в Коломне, снятая в доме купца Фалеева после приезда из Новоспасского в столицу. На неразлучном тишнеровском рояле, на нотной подставке, стоят листы, исписанные его рукой. Здесь набросана и та песня, которую только что пел Вильфрид. Впрочем, под нотной строкой нет ни единого слова, как нет еще слов ни под одним наброском к будущей опере «Матильда Рэкби».

. Глинка встает и направляется от рояля к столу, на котором покоится раскрытый том творений Вальтер-Скотта, а рядом – русский перевод поэмы. Сочинитель будущей оперы пробегает английский текст и нужные ему страницы перевода.

– Экая неуклюжая проза! – морщится он.

Отложив перевод, Глинка снова обращается к подлиннику и затем нехотя берет мелко исписанный, перемазанный листок.

Забавы юношеских лет,Веселы хороводы,Отчизны милой край моейИ светлой Темзы воды…

– Эк его угораздило с хороводами! – корит приятеля-поэта Глинка и, читая, снова морщится.

Покинуть вас, внушил кто мнеНесчастное желанье?Я всем пожертвовал тебе,Сердец очарованье…

Из дальнейших строк явствует, что стихотворец-переводчик обращается именно к лютне. Но сочинитель оперы вооружается пером и, зачеркнув все дальнейшие строки, что-то решительно и очень коротко пишет, стоя у стола, потом, довольный, повторяет нараспев:

Я всем пожертвовал тебе,Сердец очарованье,Моя Арфа!..

Вот так будет петь Вильфрид. Музыка доскажет остальное. Сочинителю оперы «Матильда Рэкби» нужды нет, что, незваная и непрошенная, вторглась памятная золотая арфа в аглицкую балладу. Во имя этой арфы Глинка, не колеблясь, изломал подкинутые приятелем ямбы. Где вам, ямбы, перечить музыке! Музыка перекует вас в хореи или выплавит из вас невиданные метры. Может быть, и сама песня Вильфрида явилась на свет вовсе не потому, что страдал когда-то в замке Рэкби печальный Вильфрид. Может быть, родилась эта песня той ночью, когда долго стоял Михаил Глинка в узком переулке на Мойке, хотя в гостиной, где обитала арфа, давно были потушены свечи.

Милые сердцу призраки! Они действовали не хуже, чем архимедов рычаг. Им не суждено было, правда, перевернуть мир, но они уже предвещали миру рождение новой музыки.

Песня, которая была сложена для Вильфрида, не походила на чувствительные петербургские романсы. В ней не было ни слез, ни притворных вздыханий.

– Моя Арфа! – повторял, наигрывая финал песни, Глинка и прислушивался, довольный собой.

Именно здесь, в последних словах романса, приписанных им самим, всего в нескольких звуках раскрывался смысл песни, зовущей не к смерти, а к жизни. Может быть, Михаил Глинка уже вступил в неразрешимый спор с Вальтер-Скоттом, но об этом он думал меньше всего.

Сочинитель оперы снова сидел за роялем, и мечтательный Вильфрид снова пел черноокой дочери рыцаря Рэкби.

А по улицам Коломны тихо шла белая ночь.

Белая ночь не манит взоров в Коломне причудливой прелестью тех видений, которые рождаются от всплеска невских вод и мерцающей позолоты дворцов. Златокрылый ангел, забравшись с крестом на колокольню, не свершает здесь полунощного полета в речную стремнину. По улицам Коломны не скачет, громыхая, Фальконетов конь.

Никто не воспевает здесь тебя, белая ночь.

Коптят в Коломне фабричные трубы, и литейщик Берд пыхтит без передышки курчавым черным дымом. Чего же тут петь? Ему, Берду, барыши, а людям – слезы.

Тихо в Коломне. Разве кто захрапит с устатку или простонет с недоеду, а где зазря пробрешет бездомный пес.

Вон там, в фалеевском доме, подошел к окну титулярный советник Глинка, немалая, кажись, для Коломны персона, а какой у него вид? Руки в чернилах, в руке обгрызенное перо и на лице одно воображение. Чего-то высматривает советник в окно, а ничего, поди, не видит, будто прислушивается к чему-то, а где же в этаком воображении слышать? Не слышит он и того, как шаркает за стеной дядька Илья.

– Полунощничаем, Михаил Иванович? – скрипит дядька, появившись на пороге. – А поутру кому в присутствие итти: мне или, скажем, вам?

Дядька снимает нагар со свечей, которые горят у рояля, и вопросительно смотрит на барина.

– Так кому же, Михаил Иванович, в присутствие итти, вам или, может, мне?

– Опять пристал! – отмахивается титулярный советник. – Тоже еще начальство объявилось! В присутствии и без нас обойдутся. Проваливай подобру-поздорову!

Выпроводив дядьку, Глинка запирает дверь и опускает штору. На штору ложится первый солнечный луч.

А сочинителю, как на грех, нужна сейчас самая темная, зловещая ночь. Ему нужна именно та мрачная, бурная ночь, что окутывает зубчатые стены древнего замка рыцаря Рэкби. Он слышит, как тревожно кричит на башне филин, видит, как чьи-то грозные тени крадутся к замку. Налетевший вихрь с силой ударяет в стрельчатые окна, и ветви колеблемого бурей дерева стучат в окно.

А в сводчатом зале, в котором пел Вильфрид, все еще сидят у очага трое. Уже гаснут, исчерпав масло, лампады. Уже медь отбивает мерными ударами полночь, и снова кричит встревоженный филин.

– Поднят ли мост? На месте ли стража? – спрашивает мужественный О'Нейль и направляется к двери.

Поздно! Шум и топот слышатся все ближе. Двери в зал с грохотом распахиваются, и, едва успевает отскочить в сторону О'Нейль, в залу врываются привидения… Но кто видел, чтобы привидения приставляли к груди своих жертв мушкеты? А сам предводитель, дьявол Бертрам, уже протягивает руки к прекрасной Матильде.

В дыму выстрелов гаснут последние лампады, и в это время снова заключают союз дружба и любовь. Пока О'Нейль наносит удары во все стороны, Вильфрид, подхватив бездыханную Матильду, исчезает с нею, ища спасения. Уцелевшие слуги рыцаря Рэкби спешат на помощь к О'Нейлю. Звон мечей не может заглушить могучего его голоса: