Антология ивритской литературы. Еврейская литература XIX-XX веков в русских переводах - Натан Альтерман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во время второй мировой войны и уже после того, как известия о Катастрофе достигли Палестины, «кнааним» пытались отмежеваться от уничтожаемого еврейства Европы и противились притоку беженцев и олим, опасаясь «галутной психологии» и засилья слабых и убогих в новой стране свободных и сильных иврим. Н.Альтерману такая элитарная позиция была глубоко чужда. Он видел будущее еврейского государства в Палестине в массовой алие, призывал к интеграции олим, противился дискриминации в отношении к ним как со стороны властей, так и со стороны «коренных» жителей. О поэтических достоинствах стихов «Седьмой колонки» трудно что-либо сказать, кроме того, что их форма, свободно сочетающая четко рифмованные фрагменты в жестком размере с фрагментами ритмической и документальной прозы, помогает содержанию проникать в людские сердца. Нам доподлинно известно, что многие находили в этих стихах поддержку и утешение, что их переписывали от руки и заучивали наизусть, как в Советском Союзе, скажем, стихи военных лет К.Симонова, Ю.Друниной, О.Берггольц, Н.Тихонова, а позднее — Е.Евтушенко.
Но каково бы ни было нравственное и гражданское значение стихов Н.Альтермана в «Седьмой колонке», главную эстетическую ценность в его творчестве представляет лирика. Его первый поэтический сборник «Звезды на просторе» вышел в 1938 году после почти трехлетнего молчания лирической музы поэта. Эта довольно объемистая книга вовсе не была собранием написанных за прошедшие годы стихотворений. То было одно поэтическое произведение, разделенное на четыре большие части, каждая из которых отличалась своим ритмом, своей тональностью, своей темой. И лишь поэтический мир книги оставался неизменным: мир дорог, манящих певца-трубадура, — грандиозный, почти языческий мир, бьющий через край жизненными силами. Мир бездонного неба и столь же бездонных колодцев, жарких трактиров и знойных трактирщиц, мир, где стонут от раблезианского изобилия рынки, лицедействуют бродячие актеры, звучит скрипучий голос шарманки, и всем этим правит веселый Бог, сильно напоминающий греческого Диониса. Очарованным странником, завороженным буйством жизни, проходит лирический герой через все произведение, словно обреченный слагать стихи во славу этой жизни, которая «и сегодня в разливе», и не могущий отказаться от своего высокого назначения. Он весь — зрение и слух, он вбирает в себя картины столикого мира и пытается выразить их в сцеплениях сложных метафор, в неожиданных и парадоксальных сравнениях и эпитетах тина «моментальная навек». Как тут не вспомнить юного Бориса Пастернака и его книгу «Сестра моя — жизнь»! Известно, что Альтерман необычайно любил пастернаковскую поэзию, она была частью его души, так же как стихи русских и французских символистов. Но было бы неверным сказать, что их влияние на еврейского поэта преобладало над его самобытностью. Нет, Альтерман совершенно неповторим в своих удивительных рифмах, в необыкновенной музыкальной звукописи стиха, в верности своим и только своим лирическим образам и мотивам. Интересно, что, как и многие русские поэты «серебряного века», Альтерман мыслит поэтическим сборником. Вряд ли кто возьмется оспаривать лирическое единство поэтических циклов А.Блока, Н.Гумилева, А.Ахматовой, О.Мандельштама. «Сестра моя — жизнь» — тоже единое произведение с определенным развитием сюжета, с четкой его хронологией. Это обращение поэтов к поэтическому сборнику как к возможности создать крупную художественную форму, сохраняя верность короткому лирическому стихотворению, уже привлекло к себе внимание исследователей русской поэзии в Еврейском университете в Иерусалиме. Структуре «Звезд на просторе» посвящена интересная работа Дана Мирона — одного из ведущих специалистов в современном ивритском литературоведении. Д.Мирон убедительно доказывает, что сборник построен по образцу музыкальной сонаты: Allegro, Andante, Scerco, Allegro vivace. От себя добавим: альтермановское Scerco далеко от игривой и прихотливой поэзии. В нем бьется энергичный пульс небывалой стройки. То битва титанов — песчаные дюны тщетно пытаются противостоять каткам и землечерпалкам, слышны стоны покоряемой земли, корчащейся в оковах асфальта. В муках и борьбе рождается Улица, рождается Город! Так в лирике поэт воспел строительство Тель-Авива, ни разу не упомянув ни одного реального названия, словно летописец мифологической истории. К сожалению, почти все переводы стихов Альтермана на русский язык грешат одинаковыми недостатками: исчезло ощущение единственности поэтического речения, исчезло чувство новизны, открытия, которое неизменно испытывает читатель этого сборника на иврите.
Читатели встретили «Звезды на просторе» восторженно. Об Альтермане говорили как о победителе-ученике, превзошедшем маститого учителя — Шлионского. Отныне ивритская литература знала, что у нее есть свой превосходный поэт-символист, и ждала продолжения. В 1940 году вышло небольшое произведение «Песнь десяти братьев», по поэтике и мироощущению близкое к «Звездам на просторе». Но продолжения не последовало. Поэт исчерпал образ «очарованного символиста» и обратился к иному жанру. То был жанр средневековой баллады: мертвецы, ревниво стерегущие дом, где одиноко живет покинутая возлюбленная, зловещие крики петухов, братство духов, рвущихся на волю из могил, коварство и предательство живых, загробное застолье. Новый поэтический цикл назывался «Радость бедняков». Он далеко не всем пришелся по вкусу и… по зубам. Если в первом сборнике не всегда удавалось до конца расшифровать метафоры, то в «Радости бедняков» и сама атмосфера, и образы, зачастую зловещие, и диалоги во многом остаются загадкой, словно и впрямь причастны к тайне потустороннего мира. На смену жизнеутверждающей поэзии и вечно юному миру «Звезд на просторе», где смерть — только гостья: «Я глядеть не устану, и дышать не устану, и умру, а все буду идти» — пришла смерть-разлучница, смерть-ревнительница, пришло ощущение ответственности, как в день Страшного суда. Отныне тема морали и ответственности будет пронизывать все лирические произведения поэта.
В «Радости бедняков» время разделено надвое: доля живых и доля мертвых, а между ними будто бы полупроницаемая перегородка. Живому не дано ее перейти, но мертвые не оставляют живых: они и глядят, и бдят, и направляют их. Иное отношение ко времени характерно для следующего поэтического цикла Альтермана: «Песни казней египетских», 1944. Здесь в полной мере проявилась склонность поэта к обобщениям, к типизации и к построению символов. Он открывает цикл прологом, который можно назвать пророчеством о прошлом; автор называет Египет царством Амона, верховного бога Солнца, считает, что это царство будет исторической парадигмой для всех времен и народов, парадигмой разрушения и возрождения. История повторяется, время ходит по кругу, и в каждом новом поколении неизменными остаются и легкая утренняя звезда на светлеющем небосводе, и тяжкая память о прошедших катастрофах. Альтерман рассматривает историю казней египетских вне контекста еврейской истории, он не испытывает традиционного чувства торжества
