Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

Юэнян велела Сяоюй запереть внутренние ворота и поставить на кровать маленький столик. Гости расселись в круг, в центре которого разместились монахини. Воскурили благовония и при двух свечах собравшиеся приготовились слушать проповедь.

Начала старшая мать-наставница:

— Итак, вслушайтесь в проповедь Тридцать второго патриарха Запада,[598] снисшедшего на Землю Восточную, дабы посеять в сердцах наших учение Будды — слово Его, составившее Великий Сокровенный Канон «Трипитаку».

В давние времена, в третьем году под девизом Всеобщего Блаженства при Танском Сыне Неба Гао-цзуне,[599] произошло чудо, о коем в здешних сочинениях не упоминается. Так вот. Жил-был в деревне Шаоду, что в Линнани,[600] некий богач Чжан, человек именитый и солидный. Владел он крупным состоянием, окружил себя многочисленной челядью и имел восемь жен. С утра начиналось у него в доме веселье, не проходило вечера без приема или пира. Отдавшись праздности и наслаждениям, он и не помышлял о добрых делах. И вот как-то, выйдя из дому в поисках услад, завидел он праведников. Несли они на плечах своих благовонные палочки и масло, отборный рис и прочую снедь и громко повторяли имя Будды. Приблизился к ним Чжан и спрашивает: «Куда ж вы путь держите, праведники?» И отвечает один из них: «Кто на молебен с принесением жертв, кто на проповедь». Спрашивает тогда Чжан: «А что проку, скажите мне, во всех этих молебнах да проповедях?» И отвечали ему праведники: «Нелегко человеку постичь учение Будды, нелегко человеку жизнь на белом свете прожить. Вот как верно сказано по сему поводу в Лотосовой сутре: “Если человек желает себе счастья, пусть молится Будде и приносит жертвы. Не насладится довольством в нынешней жизни, станет знатным и богатым в последующей”. А почему? Да потому, что еще в старину люди сказывали: “И дракону, внемли он Будде, откроется Его Слово; и змею, раскайся он в грехах, даруется перерожденье. Что ж говорить о человеке?!”». Воротился богач Чжан домой и велел слуге-мальчику пригласить в залу всех жен своих. Когда предстали пред ним восемь жен его, он сказал им так: «Ухожу я, жены мои, в Обитель Желтой сливы,[601] а все состояние мое делю поровну меж вами, чтоб могли вы дожить свои дни. Ведь и вы, и я вкушали одни наслажденья, окружавшие нас, но не ведали, что будет с нами в грядущем». Выслушали его жены и сказали так: «Чем же грешен ты, господин наш? Ты чист и непорочен, как святой. Это мы рожали и тем прогневали Всевышнего. Наши грехи тяжелее твоих. Живи смиренно дома, отпусти нас искупить наши грехи».

Да,

Уговаривали пылкоЖены мужа своего,Он же, с тихою улыбкой,Не сказал им ничего.

Умолкла старая наставница. Настал черед матери Ван. Юэнян, Цзяоэр, Юйлоу, Цзиньлянь, Сюээ, Пинъэр, дочь Симэня и Сяоюй хором восславили Будду, и мать Ван перешла к напевному псалму:

Восемь жен все расстилались пред мужем,чтобы в жизни держать при себе.«Поступать так жестоко не нужно,Не предай нас злосчастной судьбе!Малым детям готовишь ты слезы,Их страданья нет силы снести!Ты поверь, уходить — несерьезно,Можно дома заветы блюсти.Обрекаешь на тяжкие муки!Нас лишения ждут впереди!Лучше смерть, чем безвестность разлуки!Не бросай посредине пути!»Льнет к супругу жена, сын — к родителю.В свете горше не сыщешь обители!Поет на мотив «Золотые письмена»:Восемь жен, глаза все выплакав почти,Умоляли мужа жить в семье родной,Не блуждать напрасно горною тропой,Ведь и дома можно заповеди чтить.

И отвечал им муж так: «Премного благодарен вам, жены мои! Когда я умру и отойду в царство тьмы, тогда вы и замолите мои грехи, а теперь, прежде чем предстать пред Владыкою ада, мне хотелось бы выпить с вами чару вина». Пока они пили вино, у Чжана родился план. «Жены мои! — обратился он к ним. — Поправьте светильник, прошу вас». Жены нечаянно задули свет и побледнели от страха. Тогда богач Чжан крикнул: «Служанка! Сейчас же зажги свет!» Меж тем он выхватил стальной меч и до смерти напугал своих жен.

Псалом:

Чжан светильник опять зажигает.«Кто его и зачем потушил, —Своим женам мечом угрожает, —Чтоб навеки я мертвым почил?Кто же автор коварной затеи?Овладеть захотела добром?!Не сберечь тебе, курочка, шеи!»В страхе все, как одна, ввосьмером.«Государь наш, вы гнев свой умерьте,Милосердно даруйте нам жизнь!Ты видал, мы тушили все вместе,По-злодейски ты точишь ножи!Всех нас вместе, подряд, уничтожь скорей,Адский пламень владеет душой твоей!»

Богач усмехнулся и обратился к женам: «Вы потушили светильник предо мной, живым, и тут же стали отрекаться. Да разве после этого вы почтете своим долгом молиться за мои грехи, когда я уйду в мир иной? Неужто думали, что меня, достойного мужчину почтенных лет, вам, бабам, вот так легко удастся провести? Смешно!» Жены смолкли, ни слова не сказав в ответ. А Чжан, познав, что знатность и богатство — плод подвигов, свершенных в предшествующей жизни, позвал тотчас же мальчика слугу. «Повозки нагрузи, — сказал, — благовониями и маслом, рисом и лапшой, закусками и овощами. И не забудь положить серебра. Я ухожу в горный монастырь Желтой сливы молиться, жертвы приносить и проповеди слушать».

Поет на мотив «Золотые письмена»:

«Жены, истина любви в моих словах.Брахма[602] страсть, богатство — все презрел,И божественные сущности прозрел,Слился с миром и прославился в веках».

Итак:

Уходит ныне в монастырь богач,Родные, близкие — все в горький плач.

Мать Ван умолкла.

— Вам бы передохнуть да перекусить, досточтимые наставницы, — обратилась к монахиням Юэнян.

Она вызвала Сяоюй и велела ей принести четыре блюда овощей, два блюда солений и блюда со сладостями: сахаром, хрустящим печеньем, круглыми хлебцами и жареными лепешками, потом пригласила старшую невестку У, золовку Ян и матушку Пань составить монахиням компанию.

— Благодарю, я сыта и больше не могу, — отвечала госпожа У. — Пригласи лучше золовушку Ян. Ведь она, родимая, постится.

Юэнян разложила на позолоченные тарелочки сласти и подала сперва наставнице, потом золовке Ян.

— Откушайте за компанию с наставницами, — уговаривала ее хозяйка.

— Помилуй меня, Будда! — взмолилась Ян. — Я сыта, не могу больше. Да здесь какие-то жареные кости. Нет, нет! Уберите, сестрица! Еще проглотишь ненароком скоромное.

Все расхохотались.

— Да что вы, матушка, это же монастырские соленья, — объяснила Юэнян. — Кушайте, не бойтесь. Они только на вид как мясо.

— Ну, ежели постное, можно отведать, — согласилась Ян. — В глазах у старухи рябит, вот мясо и померещилось!

Только они сели за трапезу, в комнату вошла Хуэйсю, жена Лайсина.

— А тебе чего тут нужно, вонючка проклятая? — в упор спросила ее Юэнян.

— Я тоже хочу проповедь послушать, — отвечала Хуэйсю.

— Ведь ворота заперты. Как ты сюда попала? — не унималась Юэнян.

— Она на кухне была, — пояснила Юйсяо. — Печь тушила.

— То-то вижу, чумазая какая! — проговорила хозяйка. — И засаленная вся, как барабанная колотушка, а туда же — проповедь слушать!

Собравшиеся снова уселись вокруг монахинь. Служанки убрали посуду и начисто вытерли стол. Юэнян поправила свечи и воскурила благовонные палочки. Монахини ударили в гонг и продолжали напевно:

И начал богач Чжан жизнь праведную в горном монастыре Желтой сливы. Целыми днями простаивал на коленях, вникая в смысл Писания, а по ночам погружался в сидячую медитацию. Заметил его Четвертый Патриарх чаньский наставник,[603] и понял: необыкновенный это человек, быть ему истинным послушником Будды — на роду написано. Спросил Патриарх, из каких краев пожаловал, как прозывается. Ответил ему Чжан и поведал свою историю: «Ваш скромный ученик оставил богатства и жен своих и навсегда ушел из мира». И взял его Патриарх себе в послушники. Днем заставлял деревья сажать, а ночью — рис рушить. Так в трудах тяжких провел он шесть лет. Подвиг его поразил и Высокочтимого Ведану[604] стража учения Будды, и Четвертого Патриарха. Он-то и велел Чжану найти пристанище и покой. Приобщив его к Трем сокровищам, он вручил Чжану рясу, травяной плащ от дождя и причудливо изогнутый посох и направил его к берегам Мутной реки, где бы мог он вселиться в утробу, родиться вновь и обрести жилище. «Пройдет три сотни и шесть десятков дней, и созреет плод, — говорил Чжану Четвертый Патриарх. — Ты уже стар и обветшала келья твоя. Ты уж не сможешь распространять сокровенный закон, не сумеешь обратить в веру новых чад…»