Гранд-отель «Европа» - Илья Леонард Пфейффер

А единственное утешение — в том, что на смену всем вещам приходят другие, и те, в свою очередь, должны будут освободить место для нового, подобно животным в пищевой цепи, которые не знают, что кончат свои дни чучелом, как додо в естественно-историческом музее, и это подводит нас к нынешнему положению моей ничтожной персоны, ибо именно так теперь и обстоит дело со мной.

Сегодня у нас с нынешним владельцем гранд-отеля «Европа» господином Вангом состоялась беседа, в которой он через переводчика сообщил мне, что чрезвычайно высоко ценит мой труд, однако модернизация отеля требует навыков, которыми я по понятным причинам обладаю в меньшей степени. Он справедливо указал на то, что в связи с грядущей автоматизацией делопроизводства и клиентской базы знание основ информатики станет жизненно необходимым, в то время как я всю жизнь обхожусь без оного, а также на то, что меняющаяся клиентура гранд-отеля «Европа» требует, чтобы представитель отеля владел китайским языком, при этом господин Ванг предпочитает более молодого сотрудника, чем тот, кто так сросся с отелем, что упадок последнего читается на его лице. Господин Ванг сказал, что, приняв все это во внимание, пришел к неизбежному для себя выводу, согласно которому причин и далее пользоваться моими услугами у него нет, и он с благодарностью за все, что я сделал для отеля, особенно в трудный период, предшествовавший его покупке, желает незамедлительно освободить меня от должности.

— Это неслыханно! — возмутился я.

— Нет, маэстро Леонардо, если позволите вас так называть, это не неслыханно. Я слышал это собственными ушами и могу понять аргументы, лежащие в основе такого решения. Времена изменились, и я очутился на обочине истории. Храня верность традиции, я заронил зерно собственной ненужности, и теперь не остается ничего другого, кроме как передать меня в музей.

— Не могу представить себе того смертного, кто смог бы занять ваше место, — сказал я.

— Нового мажордома не будет, — ответил он. — Вместо этого функцию главного управляющего будет выполнять переводчик господина Ванга.

— Но ведь гранд-отель «Европа» — это ваша жизнь, — возразил я.

— Так-то оно так, — согласился он. — Пусть я здесь и не родился, именно здесь я стал тем человеком, которым оставался всю жизнь. Да простите мне внезапную мрачную мысль, но, признаюсь, я всегда мечтал здесь и умереть, стоя, с улыбкой на лице и в безукоризненно отглаженной ливрее. Моими последними словами были бы извинения за причиненные неудобства. Но судьба распорядилась иначе.

— Я отказываюсь с этим мириться! — воскликнул я.

— Чрезвычайно любезно с вашей стороны, — сказал он, — но, со всем почтением, не думаю, что отрицательный ответ на вопрос, согласны ли вы с этим мириться или нет, существенно повлияет на ситуацию.

— Мы должны выразить протест, — заявил я. — Я лично поговорю со всеми постоянными гостями, и мы составим общую декларацию, в которой укажем владельцу на то, что без вас гранд-отель «Европа» не может долее служить нам домом, и настоятельно попросим его пересмотреть решение. Все вместе мы приносим отелю значительный и постоянный доход. И в этом наша сила, если нам удастся выступить сплоченно. Посмотрим, рискнет ли господин Ванг проигнорировать наше единогласное обращение. Эта история еще не закончена, обещаю вам.

Глава двадцать третья. Сокровища затонувшего корабля «Невероятный»

1

Одним бледным зимним днем мы с Клио сели на вапоретто и отправились в сады Джардини, посмотреть биеннале. Хотя как искусствовед и специалист по периоду, когда Италия еще была центром мира, Клио считала искусством только работы старых мастеров, профессия обязывала ее быть в курсе последних тенденций, а биеннале уже почти закрывалась. Так что деваться было некуда. Должен признать, я испытывал искреннее любопытство, хотя ничего, кроме лошадиной дозы предсказуемого отчуждения, от выставки и не ожидал. Обычно серьезные художественные высказывания о текущем моменте забавляют меня. В конце концов, именно я настоял на том, чтобы пойти.

Пока туристы толпились на палубе, фотографируя Гранд-канал, мы как привыкшие ко всему венецианцы сели в салоне. Было холодно.

— Порой я думаю, — сказала Клио, — что хотела бы быть с мужчиной, который время от времени проявляет инициативу и предлагает куда-нибудь сходить.

— Если бы я не настоял, мы никуда не пошли бы.

— Но идея-то была моя, — возразила она. — Как всегда. Вот я о чем. Я вечно должна все придумывать, а ты позволяешь мне брать тебя на буксир, как неповоротливую баржу. Ты вообще-то тяжелый, знаешь? Тяжелый.

Я промолчал. Черные гондолы скользили по свинцовой воде. Большинство гондольеров сменили свои аутентичные соломенные шляпы с цветной лентой на вязаные шапки. Они перевозили тепло укутанных, пищавших от восторга китайцев, а те фотографировали наш вапоретто, откуда их фотографировали менее состоятельные туристы. Клио взяла меня за руку и поцеловала в шею.

— Когда ты уже зарегистрируешься в муниципалитете? — спросила она. — Глупо, что тебе до сих пор приходится платить за вапоретто по туристическому тарифу.

На гниющих фундаментах вдоль Гранд-канала стояли элегантные палаццо акварельных тонов и дрожали в стылой воде, как легко одетые зимним днем барышни. Мы пришвартовались к причалу Сан-Марко. С дежурной неспешностью пассажирам дали возможность сойти на берег. Венеция — город вынужденной медлительности. Тот, кто попадает в старый город, тут же натыкается на препятствия, выставленные прошлым. Он вынужден ползти к своей цели, петляя по узким переулкам и карабкаясь по ступеням десятков мостов. Это все равно что бродить по городу, больному гайморитом. Все забито навеки, и бегущее вперед время ни разу не чихнуло и не продуло на карте улиц пару-тройку свежих проездных дорог. Единственное, что принесла с собой современность, — это толпы туристов, которые то и дело останавливаются в узких переулках, зазевавшись на мигающие огоньками пластмассовые гондолы в витринах сувенирных лавок. И срезать путь невозможно. Нельзя взять такси, если устал от ходьбы и хочешь словчить и домчаться в другой конец города в объезд. Срезать можно только по воде, где время, покачиваясь на волнах, постепенно замедляется и ускользает в лагуну. Венецианская инфраструктура начертана на пожелтевшей бумаге гусиным пером и вязкими побуревшими чернилами.

2

Мы бродили между национальными павильонами биеннале, словно между лотками на рождественском базаре. Привычный хлам был выставлен здесь по одной-единственной причине: того требовало время года. Говорят, есть люди, которые — по той