Когда говорит кровь - Михаил Александрович Беляев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Им было проще свалить все свои беды на кого-нибудь другого и истово верить, что изменить их жизнь может божественное чудо. Что если они будут усердно молиться, а заодно перебьют всех нечестивцев, грешников, идолопоклонников и ещё кого-нибудь, на кого их натравят языкастые проповедники, то в мир вернется Единый Бог и подарит им вечную жизнь полную счастья и блаженства. И этой верой им было удобно прикрывать всю никчёмность собственной жизни.
Почему в родах умерли и жена моя и первенец? А славил ли ты всевышнего так рьяно и часто как следовало и делился ли радостью его с близкими? Почему меня разбила спинная хворь и вот уже третий день я лежу не в силах даже подняться? А перечитывал ли ты Книгу истин и говорил ли о ней с ближними своими? Почему рухнула стена дома моего? А ходят ли по твоему городу мужеложцы, распутники и нечестивцы? Почему пал мой скот, а долгоносик поел плоды на деревьях? А стоят ли ещё в храмах идолы ложных богов?
Такая вера была удобна для простонародья. Она давала простые ответы на сложные вопросы. И личная ответственность была в ней неразделима с коллективной. Причем не только в рамках их религиозной общины. Ведь пока соседи-грешники, камнемольцы и идолопоклонники, «марают мир своей скверной», их богу было противно его же творение. А, значит, с грешниками надо расправиться. Ради блага праведных и исполнения заветов их бога.
Да, пожалуй, рост числа однобожников мог стать проблемой. Отвергая общественную мораль и традиции, предпочитая свои религиозные заветы законам государства, как минимум часть из которых сильно противоречила последним, они могли стать опасной и неуправляемой стихией. Вот только все попытки совладать с ними обычными методами приносили слабые и весьма противоречивые результаты. Ардиши, а в особенности последний из них, Убар Алое Солнце, объявляли их вне закона за богохульство и преследовали, словно диких зверей, убивая сотнями и тысячами, вырывая языки проповедникам и отрубая пальцы переписчикам Книги Истин. Но единственное чего они достигли – так это приучили однобожников чтить мученичество добродетелью и благом, а свои собрания проводить в подвалах и катакомбах.
Во время смуты и установленного Шето Тайвишем мира, их оставили в покое, но полученную полуофициальную веротерпимость они предпочли использовать для приумножения общин ни на йоту не меняя своего отношения к закону и государству. К счастью, хоть военную службу они несли весьма исправно, ибо вера их была весьма лояльна к ратному ремеслу. Но насколько были верны Синклиту такие воины, было весьма интересным вопросом. И последствия увеличения числа однобожников в тагмах могли оказаться непредсказуемы. Ведь острие меча имеет свойство поворачиваться в разные стороны.
Аккуратно свернув лист тонкой выделанной кожи, Джаромо отложил его на полку возле стола, пообещав себе вернуться к нему позднее. Его ждало ещё одно, последние донесение. И только открыв его и пробежавшись глазами по рядам буковок, Великий логофет откинулся на спинку кресла, разразившись громким смехом.
Он никогда не верил в богов, в судьбу или поведение. Вся его жизнь подчинялась разуму и логике, отвергая вмешательство высших сил даже в качестве гипотезы. Но сейчас он был готов поверить во что угодно. Даже в незримое покровительство со стороны божественных сил, что неожиданно воспылали пылкой любовью к нему и его замыслам, подстроив столь удачное стечение обстоятельств.
Схватив стилус и целый ворох листов пергамента, он принялся писать письма. Первое из них предназначалось для Шето Тайвиша. Второе – каниклию Великой палаты. Третье – Эдо Сенетии, главе его соглядатаев. Четвертое должно было попасть в Пантеон. Ну а адресат пятого, стань про него известно, сильно бы удивил почтенную публику. Или, напротив, заставил бы заулыбаться, подтвердив давно бродившие по улицам города слухи.
Когда голосование в Синклите сорвалось, а столь дерзкие речи Циведиша дали понять, что алатреи вовсе не отказались от своего страстного желания изжить Тайвишей, Джаромо начал искать способ дать им отпор. Всю дорогу до дома он прикидывал разные варианты и ворошил старые планы. Но мозаика нужных решений ни как не желала складываться в нечто завершенное. Ему просто не хватало для неё частичек. Но, похоже, Аях Митей только что дал ему всё недостающее.
Воистину, у его старшего раба был особый талант. Подлинный дар, просеивая десятки, а то и сотни писем, жалоб, доносов, прошений и прочей застывшей чернилами грязи, доставать оттуда подлинные алмазы и преподносить их в дар своему хозяину.
И сегодня таким даром стала смерть.
Тихая и ничем не примечательная смерть такой же тихой и не примечательной женщины благородного сословия, что покидала дом лишь для посещений храмов и была почти незнакома высшему свету столицы. Для всех, кроме, наверное, её семьи, эта смерть была неважной и незаметной. Но для Великого логофета она могла стать именно тем желанным ключом, что отпирал дверь к столь нужному сейчас будущему
Схватив со стола серебряный колокольчик, он несколько раз позвонил в него, заставив задремавшего на коленях кота потянуться и закрыть лапкой мордочку. Вошедший в комнату раб поклонился и застыл, ожидая приказов своего хозяина. Увы, это был не Аях Митэй. Невысокий, поджарый, с выбритой наголо головой, по девичье пухлыми губами и большими карими глазами, что обрамляли густые и длинные ресницы, Минак Лесит был толковым юношей. Послушным и исполнительным, но, как казалось Джаромо, лишенным всяких талантов, да и особого ума. Однако именно его раб-управитель чаще других назначал на дежурство под хозяйской дверью, а значит, что-то в нем было. Что-то такое, что разглядел прозорливый ум Аяха Митэя, но не замечал Великий логофет.
– Тут пять писем,– кивнул он на свернутые и пронумерованные листы пергамента.– Их нужно доставить без всякого промедления указанным лицам и только надежными посыльными. От первого и четвертого я жду быстрых ответов, поэтому пусть посыльные не возвращаются назад, пока их не получат. С пятым спешка с ответом может оказаться излишней.
– Как будет угодно моему хозяину,–
