Сорок пять - Александр Дюма

Но, по-видимому, дама уже думала о другом.

– Что вы сказали, сударь? – небрежным тоном спросила она, снимая перчатку и обнажая прелестную руку, нежную и тонкую.

– Я сказал, сударыня, что, не видав вашего лица, я все же знаю, кто вы, и, не боясь ошибиться, могу вам сказать, что я вас люблю.

– Стало быть, вы находите возможным утверждать, что я именно та, кого вы думали здесь найти?

– Вместо глаз мне это говорит мое сердце.

– Итак, вы меня знаете?

– Да, я вас знаю.

– Значит, вы, провинциал, совсем недавно явившийся в Париж, уже наперечет знаете парижских женщин?

– Из всех парижских женщин, сударыня, я пока что знаю лишь одну.

– И эта женщина – я?

– Так я полагаю.

– И по каким признакам вы меня узнали?

– По вашему голосу, вашему изяществу, вашей красоте.

– По голосу – это мне понятно, я не могу его изменить; по моему изяществу – это я могу счесть за комплимент; но что касается красоты – я могу принять этот ответ лишь как предположение.

– Почему, сударыня?

– Это совершенно ясно: вы уверяете, что узнали меня по моей красоте, а ведь она скрыта от ваших глаз!

– Она была не столь скрыта, сударыня, в тот день, когда, чтобы провезти вас в Париж, я так крепко прижимал вас к себе, что ваша грудь касалась моих плеч, ваше дыхание обжигало мне шею.

– Значит, получив записку, вы догадались, что она исходит от меня?

– О! Нет, нет, не думайте этого, сударыня! Эта мысль не приходила мне в голову; я вообразил, что со мной сыграли какую-то шутку, что я жертва какого-то недоразумения; я решил, что мне грозит одна из тех катастроф, которые называют любовными интрижками, и только лишь несколько минут назад, увидев вас, осмелившись прикоснуться… – Эрнотон хотел было завладеть рукой дамы, но она отняла ее, сказав при этом:

– Довольно! Бесспорно, я совершила невероятнейшую неосторожность!

– В чем же она заключается, сударыня?

– В чем? Вы говорите, что знаете меня, и спрашиваете, в чем моя неосторожность?

– О! Вы правы, сударыня, и я так жалок, так ничтожен перед вашей светлостью…

– Бога ради, извольте наконец замолчать, сударь! Уж не обидела ли вас природа умом?

– Чем я провинился? Скажите, сударыня, умоляю вас, – в испуге спросил Эрнотон.

– Чем вы провинились? Вы видите меня в маске, и…

– Что же из этого?

– Если я надела маску, значит, я, по всей вероятности, не хочу быть узнанной, а вы называете меня светлостью? Почему бы вам не открыть окно и не выкрикнуть на всю улицу мое имя?

– О, простите, простите! – воскликнул Эрнотон. – Но я был уверен, что эти стены умеют хранить тайны!

– Видно, вы очень доверчивы!

– Увы, сударыня, я влюблен!

– И вы убеждены, что я тотчас отвечу на эту любовь взаимностью?

Задетый за живое ее словами, Эрнотон встал и сказал:

– Нет, сударыня!

– А тогда – что же вы думаете?

– Я думаю, что вы намерены сообщить мне нечто важное; что вы не пожелали принять меня во дворце Гизов или в Бель-Эба и предпочли беседу с глазу на глаз в уединенном месте.

– Вы так думаете?

– Да.

– Что же, по-вашему, я намерена была сообщить вам? Скажите наконец; я была бы рада возможности оценить вашу проницательность.

Под напускной наивностью дамы несомненно таилась тревога.

– Почем я знаю, – ответил Эрнотон, – возможно, что-либо касающееся господина де Майена.

– Разве у меня, сударь, нет моих собственных курьеров, которые завтра вечером сообщат мне о нем гораздо больше, чем можете сообщить вы, поскольку вы уже рассказали мне все, что вам о нем известно?

– Возможно также, что вы хотели расспросить меня о событиях, разыгравшихся прошлой ночью?

– Какие события? О чем вы говорите? – спросила дама. Ее грудь то вздымалась, то опускалась.

– Об испуге д'Эпернона и о том, как были взяты под стражу лотарингские дворяне.

– Как! Лотарингские дворяне взяты под стражу?

– Да, человек двадцать; они не вовремя оказались на дороге в Венсен.

– Которая также ведет в Суассон, где, так мне кажется, гарнизоном командует герцог Гиз. Ах, верно, господин Эрнотон, вы, конечно, могли бы сказать мне, почему этих дворян заключили под стражу, ведь вы состоите при дворе!

– Я? При дворе?

– Несомненно!

– Вы в этом уверены, сударыня?

– Разумеется! Чтобы разыскать вас, мне пришлось собирать сведения, наводить справки. Но, ради бога, бросьте наконец ваши увертки, у вас несносная привычка отвечать на вопрос – вопросом; какие же последствия имела эта стычка?

– Решительно никаких, сударыня, во всяком случае, мне об этом ничего не известно.

– Так почему же вы думали, что я стану говорить о событии, не имевшем никаких последствий?

– Я в этом ошибся, сударыня, как и во всем остальном, и признаю свою ошибку.

– Вот как, сударь? Да откуда же вы родом?

– Из Ажана.

– Как, сударь, вы гасконец? Ведь Ажан как будто в Гаскони?

– Вроде того.

– Вы гасконец, и вы не настолько тщеславны, чтобы, просто-напросто предположить, что, увидев вас в день казни Сальседа у ворот Сент-Антуан, я заметила вашу благородную осанку?

Эрнотон смутился, краска бросилась ему в лицо. Дама с невозмутимым видом продолжала:

– Что, однажды встретившись с вами на улице, я сочла вас красавцем…

Эрнотон багрово покраснел.

– Что, наконец, когда вы пришли ко мне с поручением от моего брата, герцога Майенского, вы мне чрезвычайно понравились?

– Сударыня, сударыня, я этого не думаю, сохрани боже!

– Напрасно, – сказала дама, впервые обернувшись к Эрнотону и вперив в него глаза, сверкавшие под маской, меж тем как он с восхищением глядел на ее стройный стан, пленительные округлые очертания которого красиво обрисовывались на бархатных подушках.

Умоляюще сложив руки, Эрнотон воскликнул:

– Сударыня! Сударыня! Неужели вы насмехаетесь надо мной?

– Нисколько, – ответила она все так же непринужденно, – я говорю, что вы мне понравились, и это правда!

– Боже мой!

– А вы сами разве не осмелились сказать мне, что вы меня любите?

– Но ведь когда я сказал вам это, сударыня, я не знал, кто вы; а сейчас, когда мне это известно, я смиренно прошу у вас прощения.

– Ну вот, теперь он совсем спятил, – с раздражением в голосе прошептала дама. – Оставайтесь самим собой, сударь, говорите то, что вы думаете, или вы заставите меня пожалеть о том, что я пришла сюда.

Эрнотон опустился на колени.

– Говорите, сударыня, говорите, – молвил он, – дайте мне убедиться, что все это – не игра, и тогда я, быть может, осмелюсь наконец ответить вам.