Сорок пять - Александр Дюма

Более порывистый, по всей вероятности, чем тот, кто шел ему навстречу, обладатель белого пера не остановился у канавы, как в те разы, а перепрыгнул ее и заставил отпрянуть противника; тот, застигнутый врасплох и несвободный в движениях – обеими руками он придерживал плащ, с трудом удержался на ногах.

– Что же это такое, сударь, – воскликнул кавалер с красным пером, – вы с ума сошли или намерены оскорбить меня?

– Сударь, я намерен дать вам понять, что вы изрядно мешаете мне; мне даже показалось, что вы и сами это заметили без моих слов!

– Нисколько, сударь, ибо я поставил себе за правило никогда не видеть того, на что я не хочу смотреть!

– Есть, однако, предметы, на которые, надеюсь, вы внимательно посмотрите, если они засверкают перед вашими глазами!

Сочетая слово с делом, обладатель белого пера сбросил плащ и выхватил шпагу, блеснувшую при свете луны, в ту минуту выглянувшей из-за туч.

Кавалер с красным пером не шелохнулся.

– Можно подумать, сударь, – заявил он, передернув плечами, – что вы никогда не вынимали шпагу из ножен: уж очень вы торопитесь обнажить ее против человека, который не обороняется.

– Нет, но надеюсь, будет обороняться.

Обладатель красного пера улыбнулся с невозмутимым видом, что еще более разъярило его противника.

– Из-за чего весь этот шум? Какое вы имеете право мешать мне гулять по улице?

– А почему вы гуляете именно по этой улице?

– Черт возьми! Ну и вопрос! Потому что так мне угодно!

– Ах!.. Так вам угодно?

– Несомненно. Вы-то гуляете по ней! Одному вам, что ли, дозволено гранить мостовую улицы Бюсси?

– Дозволено или не дозволено, а вас это не касается.

– Вы ошибаетесь, меня это очень даже касается. Я верноподданный его величества и ни за что не хотел бы нарушить его волю.

– Да вы, кажется, смеетесь надо мной!

– А хотя бы и так! Вы-то угрожаете мне?

– Гром и молния! Я вам заявляю, сударь, что вы мне мешаете, и если вы не удалитесь, я сумею насильно заставить вас уйти!

– Ого-го, сударь! Это мы еще посмотрим!

– Черт подери! Я ведь битый час твержу вам: смотрите!

– Сударь, у меня в этих местах некое сугубо личное дело. Теперь вы предупреждены. Если вы непременно этого хотите, я охотно сражусь с вами на шпагах, но я не уйду.

– Сударь, – заявил кавалер с белым пером, рассекая шпагой воздух и вплотную сдвигая ноги, как человек, готовый стать в оборонительную позицию, – сударь, я – граф Анри дю Бушаж, я брат герцога Жуаез; в последний раз спрашиваю вас, согласны ли вы уступить мне первенство и удалиться?

– Сударь, – ответил кавалер с красным пером, – я виконт Эрнотон де Карменж; вы нисколько мне не мешаете, и я ничего не имею против того, чтобы вы остались.

Дю Бушаж подумал минуту-другую и вложил шпагу в ножны, сказав:

– Извините меня, сударь, – я влюблен и по этой причине наполовину потерял рассудок.

– Я тоже влюблен, – ответил Эрнотон, – но из-за этого отнюдь не считаю себя сумасшедшим.

Анри побледнел.

– Вы влюблены?

– Да, сударь.

– И вы признаетесь в этом?

– С каких пор на это наложен запрет?

– Влюблены в особу, находящуюся на этой улице?

– В настоящую минуту – да.

– Ради бога, сударь, – скажите мне, кого вы любите?

– О! Господин дю Бушаж, вы задали мне этот вопрос, не подумав; вы отлично знаете, что дворянин не может открыть тайну, принадлежащую ему лишь наполовину.

– Верно! Простите, господин де Карменж, – право же, нет человека несчастнее меня на этом свете!

В этих немногих словах, сказанных молодым человеком, было столько подлинного горя и отчаяния, что Эрнотон был глубоко растроган ими.

– О боже! Я понимаю, – сказал он, – вы боитесь, как бы мы не оказались соперниками.

– Да, я боюсь этого.

– Ну, что ж, – продолжал Эрнотон. – Ну, что ж, сударь, я буду с вами откровенен.

Жуаез побледнел и провел рукой по лбу.

– Мне, – продолжал Эрнотон, – назначено свидание.

– Вам назначено свидание?

– Да, самым надлежащим образом.

– На этой улице?

– На этой улице.

– Письменно?

– Да – и очень красивым почерком.

– Женским?

– Нет – мужским.

– Мужским! Что вы хотите этим сказать?

– То, что я сказал, – ничего другого. Свидание мне назначила женщина, но записку писал мужчина; это не столь таинственно, но более изысканно; по всей вероятности, у дамы есть секретарь.

– А! – воскликнул Анри, – доскажите, сударь, ради бога, доскажите.

– Вы так просите меня, сударь, что я не могу вам отказать. Итак, я сообщу вам содержание записки.

– Я слушаю.

– Вы увидите, совпадет ли оно с текстом вашей.

– Довольно, сударь, умоляю вас! Мне не назначали свидания, не присылали записки.

Эрнотон вынул из своего кошелька листочек бумаги.

– Вот эта записка, сударь, – сказал он, – мне трудно было бы прочесть вам ее в такую темную ночь, но она коротка, и я помню ее наизусть; вы верите, что я вас не обману?

– Вполне верю!

– Итак, вот что в ней сказано:

«Мосье Эрнотон, мой секретарь уполномочен мною передать вам, что мне очень хочется побеседовать с вами часок; ваши заслуги тронули меня».

– Так здесь сказано?

– Честное слово, да, сударь, эта фраза даже подчеркнута. Я пропускаю следующую, чересчур уж лестную.

– И вас ждут?

– Вернее сказать – я жду, – как видите.

– Стало быть, вам должны открыть дверь?

– Нет, должны три раза свистнуть из окна.

Весь дрожа, Анри положил свою руку на руку Эрнотона и, другой рукой указывая на таинственный дом, спросил:

– Отсюда?

– Вовсе нет, – ответил Эрнотон, указывая на башенки «Гордого рыцаря», – оттуда!

Анри издал радостное восклицание.

– Значит, вы не сюда идете? – спросил он.

– Нет, нет; в записке ясно сказано: гостиница «Гордый рыцарь».

– О, да благословит вас господь! – воскликнул молодой человек, пожимая Эрнотону руку. – О! Простите мою неучтивость, мою глупость. Увы! Вы ведь знаете, для человека, который любит истинной любовью, существует только одна женщина, и вот, видя, что вы постоянно возвращаетесь к этому дому, я подумал, что вас ждет именно она.

– Мне нечего вам прощать… – с улыбкой ответил Эрнотон, – ведь, правду сказать, и у меня промелькнула мысль, что вы прогуливаетесь по этой улице из тех же побуждений, что и я.

– И у вас хватило выдержки ничего мне не сказать! Это просто невероятно! О! Вы не любите, не любите!

– Да помилуйте же! Мои права еще совсем невелики. Я дожидаюсь какого-нибудь разъяснения, прежде чем начать сердиться. У этих знатных дам такие странные капризы, а мистифицировать – так забавно!