Сорок пять - Александр Дюма

– Хорошо. Вот какие у меня намерения в отношении вас, – сказала дама, отстраняя Эрнотона и симметрично располагая пышные складки своего платья. – Вы мне нравитесь, но я еще не знаю вас. Я не имею привычки противиться своим прихотям, но я не столь безрассудна, чтобы совершать ошибки. Будь вы ровней мне, я принимала бы вас у себя и изучила бы основательно, прежде чем вы хотя бы смутно догадались бы о моих замыслах. Но это невозможно; вот почему мне пришлось действовать иначе и ускорить свидание. Теперь вы знаете, на что вы можете надеяться. Старайтесь стать достойным меня, вот все, что я вам посоветую.

Эрнотон начал было рассыпаться в изъявлениях чувств, но дама прервала его, сказав небрежным тоном:

– О, прошу вас, господин де Карменж, поменьше жару, – не стоит тратить его зря. Быть может, при первой нашей встрече всего только ваше имя поразило мой слух и понравилось мне. Я все-таки уверена, что с моей стороны – это не более чем каприз, который недолго продлится. Не вообразите, однако, что вы слишком далеки от совершенства, и не отчаивайтесь. Я не выношу людей, олицетворяющих собой совершенство. Но – ах! – зато я обожаю людей, беззаветно преданных. Разрешаю вам твердо запомнить это, прекрасный кавалер!

Эрнотон терял самообладание. Эти надменные речи, эти полные неги и затаенной страстности движения, это горделивое сознание своего превосходства, – наконец, доверие, оказанное ему особой столь знатной, – все это вызывало в нем бурный восторг и вместе с тем – живейший страх.

Он сел рядом со своей прекрасной, надменной повелительницей – она не воспротивилась; затем, осмелев, он попытался просунуть руку за подушки, о которые она опиралась.

– Сударь, – воскликнула она, – вы, очевидно, слышали все, что я вам говорила, но не поняли. Никаких вольностей – прошу вас; останемся каждый на своем месте. Несомненно, придет день, когда я дам вам право назвать меня своею, но покамест этого права у вас еще нет.

Бледный, раздосадованный Эрнотон встал.

– Простите, сударыня, – сказал он. – По-видимому, я делаю одни только глупости; это очень просто, я еще не освоился с парижскими обычаями, у нас в провинции, – правда, это за двести лье отсюда, – женщина, если она сказала «люблю», действительно любит и не упорствует. В ее устах это слово не становится предлогом, чтобы унижать человека, лежащего у ее ног. Это – ваш обычай, как парижанки, это – ваше право, как герцогини; я всему покоряюсь. Разумеется, мне – что поделать! – все это еще непривычно; но привычка явится.

Дама слушала молча. Она, видимо, все так же внимательно наблюдала за Эрнотоном, чтобы знать, превратится ли его досада в ярость.

– А! Вы, кажется, рассердились, – сказала она надменно.

– Да, я действительно сержусь, сударыня, но на самого себя, ибо я питаю к вам не мимолетное влечение, а любовь – подлинную, чистую любовь. Я ищу не обладания вами, – будь это так, мною владел бы лишь чувственный пыл, – нет, я стремлюсь завоевать ваше сердце. Поэтому я никогда не простил бы себе, сударыня, если б я сегодня дерзостно вышел из пределов того уважения, которое я обязан воздавать вам – и которое сменится изъявлениями любви лишь тогда, когда вы мне это прикажете. Соблаговолите только разрешить мне, сударыня, отныне дожидаться ваших приказаний.

– Полноте, полноте, господин де Карменж, – ответила дама, – зачем так преувеличивать? Только что вы пылали огнем, а теперь – от вас веет холодом.

– Мне думается, однако, сударыня…

– Ах, сударь, никогда не говорите женщине, что вы будете любить ее так, как вам заблагорассудится, – это неумно; докажите, что вы будете любить ее именно так, как заблагорассудится ей, – вот путь к успеху!

– Я это и сказал, сударыня.

– Да, но вы этого не думаете.

– Я смиренно склоняюсь перед вашим превосходством, сударыня.

– Хватит рассыпаться в любезностях, мне было бы крайне неприятно разыгрывать здесь роль королевы! Вот вам моя рука, возьмите ее – это рука простой женщины, только более горячая и более трепетная, чем ваша.

Эрнотон почтительно взял прекрасную руку герцогини в свою.

– Что же дальше? – спросила она.

– Дальше?

– Вы сошли с ума? Вы дали себе клятву гневать меня?

– Но ведь только что…

– Только что я ее у вас отняла, а теперь… Теперь – я даю ее вам.

Эрнотон принялся целовать руку герцогини с таким рвением, что она тотчас снова высвободила ее.

– Вот видите, – воскликнул Эрнотон, – опять мне дан урок!

– Стало быть, я не права?

– Разумеется! Вы заставляете меня переходить из одной крайности в другую; кончится тем, что страх убьет страсть. Правда, я буду по-прежнему коленопреклоненно обожать вас, но у меня уже не будет ни любви, ни доверия к вам.

– О! Этого я не хочу, – игривым тоном сказала дама, – тогда вы будете унылым возлюбленным, а такие мне не по вкусу, предупреждаю вас! Нет, оставайтесь таким, какой вы есть, оставайтесь самим собой, будьте Эрнотоном де Карменж, и ничем другим. Я не без причуд, Ах, боже мой! Разве вы не твердили мне, что я красива? У каждой красавицы есть причуды: уважайте многие из них, оставляйте другие без внимания, а главное – не бойтесь меня, и всякий раз, когда я скажу не в меру пылкому Эрнотону: «Успокойтесь!» – пусть он повинуется моим глазам, а не моему голосу.

С этими словами герцогиня встала.

Она сделала это в самую пору: снова охваченный страстью, молодой человек уже заключил ее в свои объятия, и маска герцогини на один миг коснулась лица Эрнотона; но тут герцогиня немедленно доказала истинность того, что ею было сказано: сквозь разрезы маски из ее глаз сверкнула холодная, ослепительная молния, зловещая предвестница бури.

Этот взгляд так подействовал на Эрнотона, что он тотчас разжал руки и весь его пыл иссяк.

– Вот и отлично! – сказала герцогиня. – Итак, мы еще увидимся. Положительно вы мне нравитесь, господин де Карменж.

Молодой человек поклонился.

– Когда вы свободны? – небрежно спросила она.

– Увы! Довольно редко, сударыня, – ответил Эрнотон.

– Ах да! Понимаю – эта служба ведь утомительна, не так ли?

– Какая служба?

– Да та, которую вы несете при короле. Разве вы не принадлежите к одному из отрядов стражи его величества?

– Говоря точнее, я состою в одном из дворянских отрядов, сударыня.

– Вот это я и хотела сказать; и все эти дворяне, кажется, гасконцы?

– Да, сударыня, все.

– Сколько же их? Мне говорили, но я забыла.

– Сорок пять.

– Какое странное число!

– Так уж получилось.

– Оно основано на каких-нибудь вычислениях?