Пролегомены российской катастрофы. Трилогия. Ч. I–II - Рудольф Георгиевич Бармин

1917 году народные массы еще не созрели для подобного рода соревнования, это был еще эмбриональный уровень развития подобного явления. К середине тридцатых годов народ, за двадцать лет измордованный властью всякого рода репрессиями, в атмосфере всеобщего страха превратился в воск, под малейшим нажимом готовый находить «врагов» где угодно и в ком угодно. К середине тридцатых годов контроль над обществом приобрел тотальные формы, начиная с места проживания и кончая производственными коллективами. С двадцатых годов в каждом дворе и большом доме появились коменданты с домовыми книгами, в которые вписывались жильцы двора или многоквартирного дома с указанием количества семьи, места работы, учебы, даты рождения и т. п. Приезжающие в гости на несколько дней обязаны были в этой книге регистрироваться. За жильцами дворов и домов присматривали также дворники — «дворовые чекисты», которые хорошо знали в лицо почти всех жителей двора или дома. Время от времени комендант обходил квартиры на предмет каких-либо изменений в количестве семьи, статусе родителей, детей и т. п. Все просматривалось и проверялось. Тем не менее «классовый враг» не дремал — то в одном дворе или доме, то в другом люди узнавали об Иванове или Петрове как «враге народа». Их обычно забирали ночью или по пути с работы домой — меньше шума. И человек на долгие годы или навсегда, что чаще, исчезал. Это событие, естественно, становилось достоянием гласности двора, дома. И люди еще больше замыкались в себе, общество атомизировалось. И только люди вроде Ю. Белова могут утверждать сегодня, что «базовые ценности советской культуры коллективизм, нестяжательство, тяготение к истине» («Советская Россия». 21.12.2006).

Да, коллективизм был на уровне отметить или обсудить какое-нибудь событие (особенно во время войны — помню такое), во дворах (из нескольких жилых строений квартир на двадцать-тридцать) народ был дружнее, ибо хорошо знали все друг друга не один год, чем в многоквартирных домах, в которых людей разъединяли подъезды, этажи, многолюдность. Но дворовые или производственные коллективы были псевдоколлективами. Члены этих коллективов могли дружно откликнуться на сбор, допустим, по рублю кому-нибудь на материальную помощь или сброситься на общую пьянку, но попробуйте организовать их на выступление в защиту Иванова или Петрова для выяснения истины об их арестах и т. п. Никто не откликнется, ибо знают, чем это чревато, а организатор в тридцатые сороковые годы разделил бы участь Иванова или Петрова, в шестидесятые семидесятые годы попал бы под статью за организацию антисоветских выступлений или, в лучшем случае, отделался бы внушением в соответствующих инстанциях и навсегда бы утратил «тяготение к истине».

Что касается нестяжательства: что и у кого мог стяжать нищий на протяжении десятилетий народ?! Стяжали начальники, находящиеся у материальных ценностей.

Если Белов под стяжанием понимает стремление к накопительству материальных ценностей — то это естественное стремление людей обеспечить себя, свою семью материальным достатком, обеспечить свою старость и т. п., и что тут зазорного?!

Но певцы сталинского коллективизма не унимаются. Вот бард А. Харчиков: «При Сталине мы имели самый минимальный индивидуализм, максимальный коллективизм и самый верный внешнеполитический курс!» («Советская Россия». 05.03.2013).

Харчиков, видимо, никогда не слышал про массовое доносительство в эпоху Сталина, а такое никогда не сплачивало народ, а только разъединяло — в этом и была одна из составляющих внутренней политики Сталина и его полицейских служб. Люди боялись откровенных разговоров друг с другом, опасаясь провокации. Сколько людей сидело «за язык»! А где нет свободного, откровенного общения на любые темы — там нет и подлинного коллективизма, есть лишь коллективы по формальному производственному признаку, то есть псевдоколлективы.

Что касается «самого верного внешнеполитического курса», то и здесь явный перехлест. Если автор под «верным курсом» понимает курс, соответствующий интересам народа, то курс Сталина на подталкивание Гитлера к развязыванию мировой войны верным не назовешь.

Сталинский коллективизм пришелся по душе не только Харчикову, но и писателю А. Личутину: «…колхоз… перестроил самодержавный сельский жизненный уклад, но сохранил в нем главное — выработанные веками общинные традиции российского крестьянства, основанные на коллективизме. Поэтому нравственно соответствовал духу нации… Колхоз стал радостью освобожденного от эксплуатации труда» («Советская Россия». 02.02.2006).

Колхоз не мог сохранить общинные традиции хотя бы по той причине, что община была упразднена в 1930 году со всеми ее атрибутами — сельским сходом, свободным волеизъявлением его участников и заменена на колхозное собрание с солированием парткома. Все дооктябрьские общинные традиции — патриархальный быт, религиозные праздники с обязательным посещением храма и прочее были отброшены, наиболее трудолюбивая часть общины ограблена, расстреляна или сослана со всеми домочадцами к черту на кулички на вымирание, власть отдана деревенским горлопанам, не отличавшимся трудолюбием и склонным к пьянству, внедрен институт доносительства и контроля со стороны оперуполномоченного из политотдела при МТС. Общинный коллективизм был заменен духом вражды, и в этом плане колхоз «нравственно соответствовал духу общества», пронизанного доносительством и недоверием друг к другу, то есть тем же духом вражды.

Что касается «радости освобожденного от эксплуатации труда»… Уж какая радость от труда, когда все плоды его изымались государством, обрекая колхозников на голод, — факты общеизвестны. А степень эксплуатации колхозного крестьянства ничем не отличалась в течение десятилетий от эксплуатации рабов. Эта «трудовая радость» адекватно отражена в известных анекдотах и афоризмах. Например, таких как «Хоть жни, хоть куй, за работу получишь х…».

Вот еще один певец советской коллективности С. Батчиков: «Сталин считал необходимым воспитывать народ на ценностях русской цивилизации и русской философии, изучающей законы развития общества коллективистского типа. Именно поэтому он инициировал издание полного собрания сочинений русских философов» («Завтра». № 13. 2015).

Прочитаешь такое и задумаешься: знаком ли автор с отечественной историей или сознательно извращает ее?

Самой большой ценностью русской цивилизации является сам русский народ, и Сталин, уничтожая его миллионами, очевидно, ценил его очень низко. И мне неизвестно, о каком «полном собрании сочинений русских философов», изданном Сталиным, ведет речь Батчиков. Я что-то не припомню, чтобы Сталин издал Чичерина, Бердяева, Франка, Ильина, Федотова, Розанова, Степуна, Кавелина, авторов «Вех», Данилевского, Трубецкова и многих других. Наоборот, многих выдающихся представителей русской отечественной мысли он сгноил в лагерях смерти — Флоренского, Шпета, Клюева, Мандельштама, Васильева и сонм других. Вот так он воспитывал народ на ценностях русской цивилизации, уничтожая многовековые ценнейшие памятники русской истории — Чудов и Вознесенский монастыри, храм Христа Спасителя и пр., и пр. Он безжалостно истреблял исторические памятники русской цивилизации, и это уничтожение выдавать за положительную педагогику — кощунствовать над русской историей и памятью истребленных миллионов.

В связи с вышеизложенным следует констатировать: базовыми ценностями советской культуры были не коллективизм, нестяжательство,