Призрак Проститутки - Норман Мейлер

— Гарри, рождение ребенка продырявливает карьеру амбициозной, талантливой женщины, как удар копьем. Киттредж необходимо с этим справиться. Так что прекрати переписку. Я так хочу, и она тоже.

— Я собираюсь просить об отпуске.

— Возможно, ты его и получишь, но я не разрешу тебе встречаться с ней.

— Хью, не отсекайте меня. Я же нахожусь в шести тысячах миль от вас.

— Ну, ты скоро обнаружишь, из какого ты сделан теста. Меня не покидает смутное чувство — раз уж мы с тобой разоткровенничались, — что у тебя, Гарри, кишка тонка. Во всяком случае, для того дела, которое ты себе выбрал. Докажи, что я не прав. Всецело уйди в свою работу. Возьми от нас отпуск, потом мы сами к тебе придем.

И он повесил трубку.

13

Каждое утро по дороге на работу я останавливался у Центрального почтамта, находящегося недалеко от моего отеля. Салли Порринджер оставляла там для меня письма. Ее послания, как можно предположить, носили чисто деловой характер. Например: «О, Гарри, я так по тебе скучаю! Просто до боли! Давай придумаем что-нибудь на субботу».

Приятно было, однако, знать, что кто-то по мне скучает. Прошел месяц после последнего письма от Киттредж, и я провел его, занимаясь с холодной яростью любовью с Салли. Я считал Салли — хотя это было несправедливо — ответственной за понесенную утрату и спаривался с ней наспех, что привело к обратному результату: растопило сидевшую в ней ледышку, и она твердила, какой я замечательный. Жажда одерживать победы в сексе своими железными пальцами толкала меня на новые встречи, хотя я то и дело спрашивал себя, почему я не могу, подобно другим американцам, менять женщин и тут же их забывать. К примеру, Шерман Порринджер всегда готов был угостить нас с Гэтсби рассказом о своих похождениях в борделях Монтевидео. Если Шерман, мрачный, синещекий параноик Шерман, имея жену, двоих детей и все многочисленные обязанности заместителя шефа, мог по-прежнему, как он выражался, «скакать точно счастливейший из оленей», почему же я не могу наслаждаться жизнью? Ирония ситуации заключалась в том, что я почувствовал необходимость быть верным Салли. Парадокс секса состоит в том, что он всегда заключает своего рода договор с любовью, не важно какой: любовь и секс не всегда следуют разными путями. К моим тайным проделкам с Салли надо добавить всю злость на себя за то, что я занимаюсь любовью с эрзацем и что это все больше и больше отдаляет меня от той единственной богини, которой я поклоняюсь, — сильные слова, но ведь я так страдал от утраты! Тем не менее эта злость уживалась во мне с жаждой секса. Утрата Киттредж превратила меня в неприкаянного в стране любви.

Итак, любовь прокралась — пусть даже чуть-чуть — в мои чувства, и я не так уж презирал Салли и сострадал ее страшному одиночеству в стране, где ее понимали лишь маньячки-старухи, игравшие с ней в бридж, молодой, мрачный и весьма безразличный любовник да муж, который настолько хорошо ее понимал, что не понимал вообще. «Неужели он думает, мне приятно слышать, — пожаловалась как-то она, — как он в компании объявляет: „О, Салли — отличная старушка“ — таким тоном, точно я — голубая ленточка, которую он получил за участие в выставке свиноматок?! Иногда я просто ненавижу Шермана. Он такой требовательный и невнимательный», — и принималась всхлипывать. Я обнимал Салли и чувствовал, как мое сострадание начинает перетекать в нее. Я по-прежнему смотрел на нее с немалым презрением, но был предел тому, как долго я сумею таить в себе более благородные чувства — эту чашу нежности и сострадания, которую я берег для Киттредж Гардинер-Монтегю, хотя внутри у меня болела каждая ссадина, которую она мне нанесла.

А кроме того, мне было слишком больно думать о ней. Она действительно сошла с ума? Не проходило вечера, чтобы я не клял себя за то, что не добился отпуска и не уехал в Америку. Однако это было бы ни к чему. Проститутка всегда держал слово. К тому же, возможно, он и прав. Возможно, человек должен наесться грязи.

Тем не менее я чувствовал себя предателем по отношению к Киттредж всякий раз, как мы с Салли занимались нашим распутством. Несмотря ни на что, секс с Салли все больше затягивал меня. Я лежал потом в ее объятиях и раздумывал, идет ли Киттредж на поправку и не нанес ли я через шесть тысяч миль еще один удар по ее головке.

Наесться грязи — да, я чувствовал себя на протяжении всего мая и июня как шахтер в забое. Мягкая зима в Монтевидео вполне могла сойти за атмосферу в шахте на Восточном побережье США. Я был один в Уругвае, а теперь мне некому даже и писать. И я, засучив рукава, взялся за работу, как советовал Проститутка. Дважды в неделю я встречался с Шеви Фуэртесом и раз в неделю с ЛА/ВИНОЙ, по пути заезжал к ЛА/БРАДОРАМ-1 и 2, работавшим в таможенном и паспортном контроле, а кроме того, мне передали ЛА/КОНИКА, гомосексуалиста-репортера светской хроники, так как Гэтсби перебросили на профсоюзы, которые раньше курировал Порринджер. Ну и на мне по-прежнему висели Боскеверде (которые всю зиму фотографировали живые души, входившие в советское посольство и выходившие из него). Все это были мои люди. Да еще Ховард Хант дал мне Горди Морвуда, и мне теперь приходилось иметь дело с его нескончаемыми требованиями денег. Случалось, утром меня раздражало каждое лицо. Иногда Порринджер, Кирнс и Гэтсби оказывались одновременно в нашей большой комнате с четырьмя столами, и я снова понимал, как безлики люди, которых ты видишь каждый день. И как до мелочей знакомы! Вплоть до торчащих из носа волосков!

В эту зиму 1957 года — а в Северной Америке это было лето — Хант стал моим другом. Через два месяца после того, как я дозвонился до Проститутки, преодолев расстояние в шесть тысяч миль, отделявшее меня от Крепости в Мэне, я уже дважды в неделю ездил в Карраско ужинать с Дороти и Ховардом. Уважение, какое я питал к Проститутке, было теперь глубоко запрятано, как продукты, которые прячешь для возвращения из долгого путешествия, но привычка питать такое чувство, его, так сказать, тень переместилась сейчас на Ханта. Хотя у него был преотвратительный характер (в одно мгновение он мог вызывать неприязнь, а в следующее мог нравиться), главное — я видел в нем лидера. Я снова обнаружил, что наша способность любить — за неимением ничего другого — переключается на флаг и твою работу.

В таком состоянии, заглянув одним холодным утром по привычке на Центральный почтамт, я вытащил из своего ящика письмо от Киттредж. Она отправила его не с дипломатической почтой, а обычным путем.

Конюшня

30 июня 1957 года

Дорогой Гарри!

Узнала этот адрес от вашей матушки. Полагаю, письмо открытой почтой дойдет. Пишу, чтобы сообщить, что я теперь в полном порядке. Даже в известной мере процветаю. К моему небольшому огорчению, я больше не кормлю малыша — он переведен на искусственное питание, но в общем все идет хорошо. Днем к нам приходит няня-домоправительница, и я вернулась на работу: никто в конторе действительно не знает, что я была больна. Хью очень ловко сумел это осуществить. Аллен, возможно, подозревает, но больше, безусловно, никто. Хью просто объявил: мы с Киттредж с самой свадьбы не имели-де отпуска — такое только у него могло сойти. Он, конечно, работал в Крепости, и чертовски много, а я потихоньку расправлялась со своими безумиями. Нигде этого не повторяйте, но беда случилась не из-за вас, и не из-за броши, и не из-за беби, и не из-за Хью — во всех вас я начала видеть демонов, окружавших меня, — а из-за крайне неразумного экспериментирования с хоть и потрясающим, но невероятно коварным средством, влияющим на сознание и именуемым ЛСД. Кое-кто из наших людей последние пять-шесть лет пробовал его принимать, и результаты были самые удивительные, но неубедительные, и я в своем тщеславии решила попробовать на себе и попытаться проследить влияние ЛСД на Альфу и Омегу. Ну и Альфа с Омегой устроили жуткую кадриль.

Это письмо является моим извинением перед вами. Я достаточно хорошо помню, как глубоко я нырнула, и считаю это непростительным. Я уже какое-то время хочу сказать вам об этом, но я не смела воспользоваться нашим старым средством общения — диппочтой. Хью запретил мне писать вам, и в известной мере он прав. По-моему, я вела своего рода двойную жизнь. Целомудренную, но тем не менее двойную. Я поклялась Хью, что не возобновлю переписку с вами, а если надумаю возобновить, то скажу ему. Произнося клятву, я, конечно, подняла два пальца, а потому это письмо — нарушение клятвы. Так или иначе, я решила попытать счастья.

На самом деле пишу, чтобы сказать то, что я вам уже сообщила: я в порядке. И по правде говоря, люблю сейчас Хью больше, чем когда-либо. Он фантастически относился ко мне в Мэне: был так заботлив, хоть и ничего не спускал. Я поняла, насколько он любит меня и беби, а раньше я по-настоящему этого не знала. Как-то до конца не понимала. Его любовь, должно быть, зародилась на глубине тысячи футов. Я думаю, без него я потеряла бы куда больше времени и дольше пребывала бы в состоянии неистового отупения.